Но в каждом конкретном случае приходится подбирать наилучший метод. Я не устаю повторять, что преимущественный метод лечения в каждом конкретном случае определяется уравнением с двумя переменными:

где x обозначает уникальную личность пациента, а y – столь же уникальную личность терапевта. Иными словами, не каждый метод с равным успехом применяется к каждому пациенту, и не каждый терапевт может с равным успехом использовать любой метод. По поводу адаптации метода к пациенту великий психиатр Бирд однажды сказал: «Если вы одинаково лечите два случая неврастении, по крайней мере один из них вы лечите неправильно». Что касается адаптации метода к врачу, другой классик однажды, рассуждая о том методе, который он же сам и ввел в психиатрию, заметил: «Эта техника оказалась единственно подходящей для моей индивидуальности, и я не смею отрицать, что какой-то другой врач, скорее всего, будет склонен применять другой подход к своим пациентам и к стоящим перед ним задачам». Эти слова принадлежат Зигмунду Фрейду{172}.

Логотерапия не может не индивидуализироваться. Метод модифицируется и применительно к людям, и применительно к ситуациям. Логотерапевт должен не только индивидуализировать, но также импровизировать. Эти навыки терапевты могут освоить, желательно – благодаря клиническим разборам случаев, но также и читая публикации. Поверьте, среди лучших логотерапевтов во всех уголках мира есть и такие, с кем я никогда не встречался и даже не переписывался. Они тоже публикуют статьи и книги о личном успешном применении логотерапии, которой научились исключительно по моим книгам! Некоторые люди сумели даже самих себя излечить с помощью логотерапии, тоже после чтения книг на эту тему. Хотелось бы поздравить их с тем уникальным изобретением, которое мы могли бы назвать аутобиблиологотерапией.

Из того, что я говорил ранее, следует, что логотерапия не панацея. И из этого опять-таки следует, что логотерапия не только «открыта к сотрудничеству с другими школами», но и что нужно всячески поощрять и приветствовать ее сочетания с другими техниками. Таким образом ее эффективность возрастает и распространяется на новые случаи. Вероятно, Анатоль Бройяр{173} был прав, когда в рецензии на одну из моих книг заметил: «На сленге последователи Фрейда именуются “шринками”, то есть “сужающими”, так что логотерапевтов следует называть “стрейчами”, “растягивающими”». Так давайте же тянуться и расширять пределы логотерапии. Вернее, продолжим тянуться.

И не надо все сводить к методу. Психотерапия всегда представляет собой нечто большее, чем просто технику, потому что непременно включает в себя элемент мудрости. Искусство и мудрость образуют единство, цельность, в которой рассеиваются и исчезают дихотомии, в том числе противопоставление техники и личной встречи. Такие крайности становятся допустимой основой для психотерапевтического вмешательства лишь в исключительных ситуациях: обычно психотерапевтическое лечение включает оба компонента: с одной стороны – стратегию, с другой – отношения «Я» и «Ты».

Американская девушка{174}, изучающая музыку, приехала ко мне в Вену на консультацию. Она говорила на каком-то ужасном диалекте, которого я не понимал, и я попросил американского врача разобраться, что побудило эту пациентку обратиться ко мне. Однако девушка не стала консультироваться с этим врачом и при случайной встрече на улице сказала мне: «Вот видите, доктор, как только я рассказала вам о своей проблеме, я почувствовала такое облегчение, что больше ни в какой помощи не нуждалась». Я и поныне знать не знаю, с чем она тогда обратилась ко мне.

Противоположную крайность мы видим в следующей истории{175}. В 1941 году меня однажды утром вызвали в гестапо. Я, как было приказано, явился, ожидая, что меня тут же отправят в концлагерь. В кабинете меня ждал гестаповец, он приступил к допросу, но вскоре сменил тему и стал задавать мне такие примерно вопросы: «Что такое психотерапия? Что такое невроз? Как побороть фобию?» Далее он перешел к описанию конкретного случая – «своего друга», разумеется, но я догадался, что гестаповец пытается обсудить со мной собственную проблему. Я начал краткосрочную терапию (конкретно – применил логотерапевтическую технику парадоксальной интенции): посоветовал сказать «другу», чтобы тот поступил так-то, и тогда тревожность уменьшится. В этой терапевтической сессии не были задействованы отношения «Я» и «Ты», скорее «Я» и «Он». Гестаповец продержал меня в кабинете несколько часов, я лечил его в такой косвенной манере. У меня, конечно же, не было возможности узнать, каков был эффект этой краткосрочной терапии, но я сам и мои близкие получили в итоге спасительную отсрочку: мы смогли прожить в Вене еще год до того, как нас все-таки отправили в концлагерь.

Я хочу сказать, что технику не следует отвергать с порога. Однако по поводу логотерапевтической техники парадоксальной интенции Майкл Ашер, вероятно, справедливо говорит в первую очередь об уникальности: «Большинство терапевтических подходов пользуются специфическими техниками, и эти техники бесполезны и нерелевантны для других терапевтических систем. Но в этом правиле есть одно замечательное исключение, а именно парадоксальная интенция: многие специалисты, принадлежащие к самым разным и конфликтующим психотерапевтическим школам, интегрируют это открытие в свои системы – и в теорию, и в практику»{176}.

Я нисколько не возражаю против такой «интеграции». В конце концов, логотерапевты лечат пациентов не “ad maiorem gloriam logotherapiae,” не ради репутации логотерапии, а ради блага самих пациентов.

Но теперь заглянем не вперед, в будущее логотерапии, а в ее прошлое. Биогенетический закон Эрнеста Геккеля, согласно которому онтогенез в сокращенной версии повторяет филогенез, можно применить и к логотерапии, «Третьей школе венской психотерапии», как называют ее некоторые авторы. Я так или иначе был связан со школами Фрейда и Адлера. Учась в университете, я переписывался с Зигмундом Фрейдом, а когда занялся медициной, познакомился с ним лично. Уже в 1924 году он опубликовал мою статью у себя в журнале International Journal of Psychoanalysis, а через год, в 1925-м, другая статья была опубликована Альфредом Адлером в International Journal of Individual Psychology. Правда, еще через два года Адлер изгнал меня из своей школы – я оказался чересчур неортодоксальным.

Но как быть с утверждением, что каждый основатель психотерапевтической школы кладет в основу своей системы собственный невроз и описывает в своих книгах собственный случай? Разумеется, я не в праве рассуждать в таком контексте о Фрейде и Адлере, но, что касается логотерапии, я с готовностью признаю, что в молодости прошел через ад отчаяния из-за ощутимой бессмысленности жизни, прошел через полный и тотальный нигилизм, пока не выработал против него иммунитет. В итоге я создал логотерапию. Печально, что некоторые авторы, вместо того чтобы укреплять иммунитет читателей против нигилизма, прививают им собственный цинизм и разочарование, то есть тот защитный механизм, ту реакцию, которую они выработали против своего нигилизма{177}.