– От вас, господа диверсанты, – продолжал барон фон Браун развивать сюжет операции, – требуется: подготовить нужных агентов и переправить их в Нью-Йорк. Там они должны будут установить радиомаяк в здании Эмпайр Стейт Билдинг, причем сделать это буквально за несколько минут до ракетной атаки, чтобы американцы не успели запеленговать и обезвредить его.

– Конкретно и доходчиво, – молвил Скорцени

– Во время приближения ракеты к Нью-Йорку этот радиомаяк захватит ее радиосигналами и наведет на себя, а значит, на цель. Для поднятия духа ваших сотрудников уточню, что присутствие в здании-цели во время ракетного удара самого агента – не обязательно, поскольку фактор его присутствия ничего не меняет. С вашего позволения, господин Скорцени, подбором агентов и их подготовкой вместе с вами будет заниматься присутствующий здесь наш эксперт по военной радиоаппаратуре подполковник Альбертс. Он же и будет координатором наших действий.

Браун осмотрелся, будут ли у кого-то из присутствующих вопросы, при этом дольше всего задержал свой взгляд на Кальтенбруннере. Было очевидно, что его реакции он ждал с явным опасением. И реакция последовала.

– Что вы на это скажете, Скорцени? – пробубнил обергруппенфюрер СС. Говорил он, как всегда, резко и невнятно.

– Действительно, каковы ваши соображения? – поддержал его Гиммлер.

Скорцени не думал, что суждения его потребуются прямо сейчас, поэтому, медленно поднимаясь с места, он выигрывал секунды, необходимые для осмысления ситуации.

– Полагаю, что двух агентов будет достаточно. Перебрасывать их следует на субмарине, с тем чтобы у побережья они воспользовались надувной лодкой. Высадиться они должны будут хотя бы недели за две, чтобы осмотреться и адаптироваться. Понятно, что это должны быть агенты, уже имеющие опыт работы в Америке и владеющие языком. Вряд ли американцы сразу же догадаются, что ракету навели радиомаяком, поэтому искать диверсантов не будут. Кстати, было бы хорошо, если бы после нанесения удара этот радиомаяк по радиосигналу самоликвидировался. А то ведь его могут обнаружить при разборке руин. Но это – в порядке пожелания. Предполагаю, что мои люди останутся в Штатах, и мы будем использовать их и для разведывательной работы, и при нанесении повторных ударов.

– Ну вот, видите, – самодовольно выпятил грудь Кальтенбруннер, обращаясь к Гиммлеру, а затем и к Брауну. – По нашей части операции лишних вопросов возникать не будет.

– Именно об этом я и доложу фюреру, – заверил Гиммлер, закрывая совещание.

Полковник вежливо поблагодарил премьера за радушный прием и направился к двери. Заслышав его шаги, появился секретарь. Он уже открыл дверь и, изобразив на своем лице полное безучастие, хотел пропустить полковника мимо себя. Но в это время выстрелом в спину полковнику от разведки прозвучал тот, настоящий, «второй вопрос», ради которого сэр Черчилль, собственно, и приглашал его.

– Сэр О’Коннел, кажется, вы забыли объяснить мне роль во всей этой истории княгини Марии-Виктории Сардони[31].

Полковник поворачивался с такой же медлительностью, как если бы выстрел действительно прозвучал. За этими дверьми он ожидал услышать какое угодно имя, но только не имя княгини Марии-Виктории.

– Простите, сэр, не догадывался, что вам известно имя княгини. А потому не стал утруждать подробностями – как вы и просили об этом, – подстраховался О’Коннел.

– Вы всегда прибегаете к объяснениям именно в те минуты, когда в них нет никакой необходимости, – сухо заметил Черчилль. – Боюсь, что это не единственный ваш недостаток, сэр.

– Простите великодушно, однако…

Черчилль вернулся к столу, выложил на него фотографию графини и, постучав по ней указательным пальцем, по слогам спросил:

– Кто эта княгиня?

– Мы многое выиграем, если она останется нашей союзницей.

– Вы хотели сказать: «Если она станет любовницей капитана Грегори». Нашего «бедного и вечно молящегося монаха Тото».

– Но это, как вам известно, обычный прием разведки.

– Мне представили фотографию этой синьоры. Приходится только завидовать капитану.

– А Скорцени еще и ревнует.

Черчилль удивленно повертел головой и промычал что-то нечленораздельное.

– И это все, что вы можете сказать?

– В свете всего ранее нами сказанного, – прикрыл за собой дверь перед носом у секретаря полковник, – это тоже существенная деталь. Ревновать он может только к женщине, которую очень близко знает.

«Какая черная неблагодарность! – мысленно вскипел О’Коннел. – Ему сообщают о том, что разрабатывается почти идеальный выход на Скорцени, без которого к письмам попросту не подступиться, а он позволяет себе делать вид, что на самом деле его интересует некая любовница нашего агента».

– Значит, по-настоящему доступ к Скорцени будет иметь не капитан-монах Тото, а княгиня Мария-Виктория Сардони.

– Если конкретизировать ситуацию, то да.

– А ее следует конкретизировать, полковник. Мы с вами должны знать о каждом человеке, который окажется сейчас в сфере операции, связанной с письмами Муссолини. И появление в этом кругу некоей леди, пусть даже весьма привлекательной, энтузиазма у меня не вызывает. Только женщин в этой, и без того пошлой, истории нам и не хватает. Впрочем, не исключено, что и они тоже появятся. Из писем. Которые этот кретин Муссолини таскает за собой по всей Европе, вместо того чтобы, как и подобает истинному джентльмену, взять и сжечь их.

– Муссолини – и такое понятие, как «джентльмен»! – сочувственно поддержал Черчилля полковник. А что у него еще оставалось в арсенале, кроме сугубо мужского сочувствия? – Конечно же, письма ему следовало бы давно сжечь.

– Их нужно сжечь, – уточнил Черчилль.

– Захватить, а потом сжечь, не использовав их потенциал? – несказанно удивился полковник.

– Причем сжечь желательно вместе с самим Муссолини.

Полковник понимал, чего стоило Черчиллю это заявление. Чего он стоило ему, человеку, который еще недавно открыто и безоговорочно восхищался Муссолини как вождем нации. Причем не стеснялся заявлять об этом в кругу своих друзей и даже признаваться в этой любви в письмах к самому дуче.

Понятно, что теперь Черчилль, как вождь Англии, стыдился этих признаний, как стыдятся своей унизительной слабости. И, конечно же, он дорого заплатил бы, чтобы его письма действительно оказались сожженными, причем лучше всего вместе с намеревавшимся спекулировать ими дуче.

– Поведение дуче в этой ситуации с письмами не выдерживает никакой критики, – молвил полковник, однако Черчилль безнадежно махнул рукой:

– Не будем о нем. Так что все-таки представляет собой эта ваша княгиня Сардони?