К тому же он похитил Скотта вовсе не для того, чтобы позволить ей добраться до него вот так запросто. Он с самого начала хотел заполучить ее, хотя не знал, объявится ли она когда-нибудь и угодит ли в расставленную им ловушку. Пожалуй, его неведение было пока единственным ее преимуществом. Надежда на то, что она сможет увезти сына в Индиану, только и придавала ей сил. Она уже перепланировала гостевую комнату дома и купила ему гитару, книги, телевизор, ноутбук – все, что на первый взгляд нравится его сверстникам. Это наполняло ее терпением, помогало подготовить возвращение домой, благо такая возможность казалась ей вполне осуществимой. Но всему свое время. Перво-наперво нужно четко следовать намеченному плану и не давать волю чувствам. Она развернула бумажку с контактным номером телефона, который пару дней назад дал ее приятель Луис. Луис Кок был залоговым кредитором, она познакомилась с ним, когда еще только начинала работать в закусочной «У Рози». Зная, что на него можно положиться, она как-то рассказала о том, что однажды произошло у закусочной. А когда Луис спросил, как она думает выпутываться из этой дерьмовой истории, она не нашлась, что ответить. Тогда Луис заявил, что, уж коль скоро она и впрямь решила идти до конца, он знает человека, который мог бы ей помочь. Звали его Вилли Тодвайн – он был охотником за головами, и Луису приходилось иметь с ним дело, и не раз, когда они оба жили в Лос- Анджелесе. Теперь же Тодвайн проживал в южной части Сан-Франциско – там у него был аптекарский магазинчик. Помимо того, он сколотил шайку из бывших зэков, с которыми время от времени совершал грабительские налеты. Мэри Бет уже связывалась с ним по телефону перед отъездом, так что ей оставалось только перезвонить ему – назначить встречу и передать деньги. Тодвайн ответил после третьего гудка, его голос показался ей более сиплым, чем в тот раз, когда она услышала его впервые.

Мэри Бет напомнила, что она подруга Луиса, что уже приехала и что они могут встретиться у нее в гостинице, если это возможно. Он спросил адрес и номер комнаты, сказал, что подъедет часам к девяти вечера, и отключился. Мэри Бет бросила телефон на постель. На крыше дома напротив кучковались подростки – они слушали музыку и болтали, маяча на фоне розовеющего вдали неба. Эти сорванцы, наверное, еще не родились, когда она здесь жила. Наблюдая за ними, Мэри Бет вспомнила Пола и Марту Лэмб: она непременно призналась бы им, как их любит, если бы смогла; как она скорбит по поводу случившегося и что ей и в голову не могло прийти, какой опасности она их подвергает, вверяя им сына. Откуда он узнал? Ведь прошло шестнадцать лет!

Обоим перерезал горло – опять же в назидание ей. Мэри Бет вспомнила и тот день, когда впервые решила сбежать от Уолтера. Она позвонила родителям из телефона- автомата на Ван-Несс[33] , хотя до этого не давала о себе знать несколько месяцев, и напросилась к ним в гости, ненадолго, под предлогом, что ей нужно сменить обстановку: по простот душевной она думала, что с возвращением домой все забудется… Она даже не вернулась в дыру, где жила вместе с Уолтером, и тем же вечером села в автобус. Оказавшись у дома, где провела все свое детство, в восточном пригороде Сан-Хосе, она минут десять просидела в саду, прислонясь к дереву, и только потом наконец позвонила в дверь и встретилась лицом к лицу с матерью, которая достаточно хорошо знала дочь и понимала, что не стоит докучать ей расспросами (почему она вся такая исхудавшая и бледная и откуда у нее такие синяки, которые проглядывают у нее на коже из-под коротеньких рукавчиков куртки) и что лучше впустить ее в дом без всяких объяснений, даже после столь долгого молчания, – пусть она и дальше хранит в себе то, о чем вряд ли когда осмелится рассказать. Затем Мэри Бет обняла отца, сидевшего перед телевизором, и отправилась прямиком в свою комнату – спать, сказав, что устала, и отказавшись от еды, которая дожидалась ее под стеклянным колпаком на кухне.

Той ночью она спала глубоким сном без сновидений и проснулась, только когда мать зашла проверить, все ли с нею в порядке, а заодно принесла ей чашку кофе. Они сидели вместе у нее на постели, болтали о всякой всячине и даже посмеялись от души. А потом втроем отправились завтракать под сенью дуба, возвышавшегося посреди сада. Тот денек выдался настолько погожим, что она сочла это добрым знаком. А все плохое пусть останется позади, если такое возможно. И да исторгнется из нее всякая скверна.

Мэри Бет все утро читала, полеживая на травке под гул автострады, пролегавшей в километре от их дома, под щебетание птиц в листве и звуки радио, которое отец слушал каждый день после полудня с той поры, когда она была еще совсем девчонкой… а чуть погодя, когда они сели обедать, отец, забыв свою привычную сдержанность, начал рассказывать им всякие забавные истории за бутылочкой красного винца, которое он достал из погреба специально по случаю приезда дочери, давая тем самым понять, до чего же рад ее видеть. Потом, в гостиной, они смотрели «Искателей» Джона Форда, после чего Мэри Бет поднялась в свою в комнату и пролежала целый час в постели, внушая себе, что Уолтер ее забудет, найдет себе другую пассию и не станет ее разыскивать. Постепенно она свыклась с мыслью, что, возможно, погостит здесь подольше, чтобы как следует отдохнуть, а потом (наверное) отправится проведать Андрею, школьную подружку, которая теперь жила в Сиэтле.

Главное – переменить обстановку, а вернется она, когда окрепнет и перестанет бояться, что может столкнуться с ним на любом перекрестке. Успокоившись, она скоро заснула – и спала, пока ее среди ночи внезапно не разбудила музыка, как будто оперная, громыхнувшая на первом этаже. Удивленная, она спустилась посмотреть, что там происходит, и, остановившись у подножия лестницы, увидела своих родителей, расположившихся друг напротив друга за обеденным столом, при том что мать, в ночной сорочке, сидела к ней спиной. Мэри Бет прошла в столовую – и только тогда заметила лужицу крови под ногами матери, а подойдя ближе, увидела изуродованное горло отца: в свете лампы рана напоминала мрачный застывший оскал. А в дальнем конце столовой она разглядела Уолтера – он взмахивал руками в такт музыке, как бы дирижируя, и походил на демона, готового утащить ее с собой в ад. Она застыла как вкопанная. Ее словно молнией ударило – бежать было невозможно.

Эти застывшие лица, эти пустые глаза, эти раны, мерцающие в свете галоидной лампы.

Уолтер отвесил ей такую сокрушительную пощечину, что она рухнула как подкошенная, ударившись головой о паркетный пол и судорожно хватая ртом воздух, уже насытившийся запахом крови ее родителей. И тогда он произнес слова, которые она запомнила навсегда: «Ну вот, представление закончено – можно возвращаться домой». Он захохотал так дико, что звук этот отдавался в ее костях, а потом силой поднял ее и повел к машине. Мэри Бет заставила себя съесть несколько штучек печенья. Она не чувствовала голода, но ей нужны были силы, чтобы выстоять против всего, что ожидало ее впереди. Она открыла окно, чтобы проветрить комнату гула уличного движения, – всех тех звуков, которые она не слышала с тех пор, как перебралась в Лафейетт, где, каждый вечер возвращаясь домой, мечтала о новой жизни, которая в конце концов пришлась ей по душе, – спокойной, размеренной жизни, состоявшей из привычек, что со временем стали воздействовать на нее как горячая умиротворяющая ванна, куда постепенно учишься погружаться в полном умиротворении. Но при всем том она точно знала: когда-нибудь у нее что-нибудь непременно пойдет наперекосяк.