Пришли в мастерскую, где мотор разобранный стоял, и тут я окончательно был посрамлен. Оказывается, я даже не знал, что значит четырехтактный двигатель, что такое кривошип и куда вставляются свечи зажигания. Один коленчатый вал сумел показать, да и то не знал, для чего он коленчатым сделан.

Вот тут-то я и почувствовал, что у меня даже уши покраснели. Тимошке за меня тоже стыдно стало. Он попытался что-то сказать в мое оправдание, да ребята расходиться стали.

Всю дорогу домой мы с Тимошкой молчали, за обедом у меня кусок в горло не лез, а тетя Оля меня все время за лоб хватала: «Не заболел ли, часом?»

Вечером ребята все-таки снова пришли. И молодцы же! Сделали вид, будто ничего такого не было. Тут уж я себя сумел на другом оправдать.

— Не думайте, — сказал я, — что у нас в городе все ребята плохо в технике разбираются. Это мой личный пробел, потому что я больше литературой и искусством увлекаюсь. Хотите, я вам что-нибудь расскажу?

— Хотим! Хотим! — закричали все хором.

Пошли мы все в лес, разожгли костер на поляне, и начал я им рассказывать. Сперва — как кинофильмы снимаются (я ведь сам в картине о правилах уличного движения снимался). Потом стихи на память читал, дотом целые книжки пересказывал: «Судьбу барабанщика» Гайдара, «Дикую собаку Динго» Фраермана. Они-то сами их читали, но слушали тихо-тихо.

Потом Михась-механик сказал:

— Ты, — говорит, — как артист, читал. Так хорошо, прямо мы все это перед собой видели.

И ребята подтвердили.

Подружился я крепко с ними. Вместе и в поле работали. Тут я тоже не подкачал. Загорел я за лето, окреп. Мускулы у меня от работы вроде камешков стали. Я их каждый раз перед сном щупал и думал: «Теперь отец уж не скажет «вата».

До того хорошо было, что уезжать не хотелось. Ребята меня гурьбой на станцию провожали, обещали писать.

Ехал я в поезде и думал: «Теперь буду технику изучать. Потому что без техники, без умелых рук ни в городе, ни в деревне человеку делать нечего».

Святые слезы

У нас в классе есть такая Оля Чубасова. Девочка как девочка, вот только болтунья страшная. Всюду она бывала, все она читала, все она знает. Соберет на переменке подружек и давай руками всплескивать: «Ой, девоньки, что я знаю!.. Ой, девоньки, что я видела!»

Так вот эта самая Оля однажды заявила, что ей ночью ангел приснился. Такой красивый, с белыми крыльями и большим пропеллером на спине. Девочки очень удивились, замолчали, а потом тревогу забили: «Почему ангел?», «Откуда ангел?» И правильно сделали, что тревогу забили, потому что там, где ангелы, там и до бога недалеко. А бога, ангелов и чертей на свете нет. Это все знают.

Собрали мы звено, и начали выяснять, откуда к ней в сон ангел забрался.

Оля охала, пожимала плечами, а потом вдруг сказала:

— Знаете, ребята, это мне, наверное, просто вертолет приснился.

Все засмеялись, а я подумал: «Нет, тут что-то не так! Тут Оля чего-то не договорила. Оля, конечно, в бога не верит! Но почему же ей такие сны снятся?»

Дома я спросил у бабушки:

— Бабушка, ты в бога веришь?

— Господь с тобой! — сказала бабушка. — Как ты можешь задавать мне такие вопросы? Ты же знаешь, что я член партии с 1922 года!

Я потом пожалел, что спросил ее об этом, потому что моя бабушка действительно в бога не верит, наоборот, она очень активная бабушка. Она на каждых выборах в агитпункте дежурит, а я поддежуриваю ей: газеты раскладываю, объявления развешиваю, в общем бегаю по ее поручениям.

А вот во дворе у нас живет другая бабушка, Василиса Пахомовна. Так та в бога верит. Это точно. Я это еще тогда понял, когда она меня и Павку весной крашеными яйцами угощала. Дома у нее в углу фотография бога висит, а под ней коптилка горит. Сама Пахомовна, говорят, в каком-то соборе служит. К ней даже настоящие попы ходят, бородатые, в длинных юбках.

У Пахомовны-то я и решил все узнать. Прихожу в воскресенье утром, а у нее в гостях поп сидит, она его чаем поит.

— Ну, с чем пожаловал? — спрашивает Василиса Пахомовна.

— Я насчет бога к вам, — говорю. — Вы-то, наверное, знаете, есть он или нет его…

Посмотрела старушка на попа, а он блюдечко с чаем отодвинул и ко мне обращается:

— Похвально, отрок, что господом нашим интересуешься — А потом говорит Пахомовне: — Обязательно своди его, сестра Василиса, в наш собор, приобщи к вере господней. А для убеждения покажи ему животворную плачущую икону богоматери нашей!

«Этого еще не хватает! — подумал я. — Мне, пионеру, в церковь ходить!»

А Василиса Пахомовна говорит:

— Обязательно приобщим, обязательно… Ты, малец, во дворе меня подожди. Я сейчас соберусь и выйду. В собор пойдем.

Выскочил я от нее и тут же хотел сбежать. Но потом подумал: «Нет, отступать не годится. Я пионер и обязан разоблачать религию. А в бога никто меня верить не заставит. Пойду, и все! Чего мне бояться?»

Не прошло и минуты, выходит Пахомовна с попом.

— Идем, — говорят, — на такси сядем — скорее в соборе будем.

— Хорошо, — отвечаю. — Только я позади идти буду, чтобы вам не мешать. (Очень мне нужно, чтобы все видели, как я со святыми по городу расхаживаю!)

Тут поп говорит:

— Лучше впереди шагай: у тебя ноги молодые, быстрее ходят.

А я удирать и не собираюсь, и пошел вперед, и в такси первым вскочил…

Долго мы ехали, пока на окраине не очутились. Заехали во двор, что за собором, и вышли из машины. Василиса Пахомовна посмотрела на батюшку, а потом спрашивает у меня:

— Может, ты для начала благословение примешь?

— А оно не горькое? — спрашиваю. — В пилюлях или порошках?

— Бог с тобой! Что ты говоришь? — всплеснула руками Пахомовна. — До чего дитя темное!.. Тебя батюшка крестным знамением осенит, перекрестит, понял?

— Э-э, нет! — замахал я руками. — Я не за этим сюда приехал. Вы мне сперва докажите, есть бог или нет, а там видно будет.

— Ладно, — говорит батюшка. — Веди его, сестра Василиса, к слезоточащей иконе, а