Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я на секунду опешив от ее улыбки милой и доброй маньячки, я открываю рот и подбираю слова, чтобы мягко ее разубедить в ее планах.
— Я шучу.
Из детской доносится обиженный плач Артема, и торопливо кидаюсь к двери:
— Приготовь смесь, пожалуйста.
— Зачем?
Оглядываюсь и шепчу.
— Он же, наверное, голодный проснулся.
А затем о своем существовании напоминает моя грудь едва заметной пульсацией.
— Точно, — говорю я и решительно вхожу в детскую. — Мама тебя слышит, мама рядом.
Артем кривится, фыркает и опять в голодном крике открывает рот. Торопливо расстегиваю пижаму, подхватываю сына на руки и прикладываю его к груди. Он отворачивается, с подозрением смотрит на меня, снижая крики до покряхтывания и я мягко прижимаю к себе:
— Да, сегодня без бутылочки.
Через минуту я сижу и покачиваюсь в кресле, вслушиваясь в сопение Артема, который голодно причмокивает. Тонкая нить нашей связи, что, казалось, была разорвана, цела. Чувство вины перед сыном меня отпускает и в сердце возвращается солнечным ручейком любовь и нежность. Я так скучала по этому ощущению тихого уединенного счастья в углу детской.
— Молоко вернулось? — раздается надо мной мрачный голос Макара.
Открываю глаза. Стоит надо мной и делает глоток кофе из белой фарфоровой чашечки.
— Ты знал… — тихо отзываюсь я.
— я же не идиот, — щурится. — Дина и при мне мешала смесь, когда приезжала.
Она в своей сумке не бутылочки сцеженного молока с собой таскала, а банку смеси.
Знал и ничего не предпринял. И даже не позвонил, чтобы узнать, как я и почему молоко пропало.
— Узнаю эти глаза, — усмехается. — Разочарована вторым Макаром?
Артем на груди сыто агукает, переводит хитрый взгляд на Макара и улыбается, протягивая к нему ручки. Он и в папе нуждается. Не только в маме.
Макар оставляет чашку, игнорирует мой прямой и гневный взор и забирает у меня Артема, который удивленно икает и прижимается к его груди.
— Ты же не думала, что я буду ходить нытиком без памяти до своей старости? — Макар поглаживает Артема, который глубоко и сыто вздыхает по спине.
— А нытик без памяти считал тебя идиотом без мозгов, — застегиваю пижаму и покачиваюсь в кресле. — Который чуть не просрал бизнес.
Молчит, сводит брови вместе до глубокой морщины на переносице, а затем выходит, прижимая к себе Артема:
— Твоя мама явно нарывается на неприятности. И сейчас за нами выскочит и начнет верещать о разводе, кода сама даже не удосужилась с бумагами ознакомиться.
Глава 48. Никаких больше сюси-муси
И я выскакиваю вслед за Макаром. И да, я хочу верещать о разводе, и меня бесит, что я такая предсказуемая истеричка, которая совершенно нелогична в своих поступках, чувствах и эмоциях.
— Я же говорил, — ехидно шепчет Макар Артему, который улыбается и пускает слюни. — сейчас начнется.
— Да какая же ты сволочь, — рычу я.
— Дина! — Макар повышает тон. — Харе уши греть.
— Да я тут просто пыль вытираю, — раздается обиженный голос Дины с лестницы.
Артем копирует интонацию Макара через громкое и возмущенное “муа-ва-аа-маы“, и показывается Дина, которая вскидывает бровь:
— Это еще что было?
Артем смеется, довольный ее реакцией и поднимает восторженный взгляд на Макара, ожидая его похвалы.
— Да, она еще и премию ждет, — Макар усмехается.
— Вы сами этот вопрос подняли, — Дина важно подбоченивается. — Вас никто за язык не тянул.
— И где твоя субординация? — шагает к ней, вручает нахмуренного Артёма. — Погуляйте. Время утренней прогулки.
Дина щурится и уходит. Жду, что Артем разрыдается, но он лишь недовольно фыркает и агукает, будто что-то высказывает няне, которая посмела рассердить папуля с похмелья.
— А у нас с тобой время для скандала, — Макар разворачивается ко мне. — Начинай, дорогая. Я готов.
Поскрипываю зубами.
— На кухню не пойдем, — хмыкает, — а то там ножи, знаешь ли…
— Вот урод.
— Отличное начало.
Я могу схватить фарфоровую вазу со столика на высоких ножках в нише стены и кинуть ее в Макара, но он замечает мой взгляд, который я кидаю на потенциальный снаряд.
— Она мне тоже не нравится.
— Ее нам твоя мама подарила! — рявкаю я.
— И вкус у нее не очень, — Макар пожимает плечами. — И не надо тут строить оленьи глаза, Уля. Ты эту вазу ненавидишь.
— Ничего подобного! Она мне нравится!
— Ты лживая сука! — рявкает он.
— Ты охренел?!
— Ладно, — цедит он сквозь зубы, — не сука, а лживая мямля, которая глазки в пол тупит и благодарит свекровь за уродский и тупой подарок! А затем каждый раз кривится, когда проходит мимо!
— Неправда!
— Правда! Хоть сейчас будь честной!
Макар прав. Мне эта ваза в странных, будто грязных разводах не нравится и не нравилась. Когда его мать с придыханием ее вручила мне, он заявил, что этой посудине место на чердаке в самом темном углу. Мне тогда стало обидно за его маму, и мне пришлось солгать, что мне очень нравится ее подарок. А что мне оставалось делать?
— Она бы обиделась — взвизгиваю я. — главное не подарок, а внимание!
— Да в задницу такое внимание! И вот какая ты! Лишь бы никто не обиделся на тебя! да?
— А, может поговорим о тебе?! О твоих изменах?
— А давай! — делает шаг — У тебя сестра под носом ходила в коротких шортах, жопой вертела, сиськами трясла, а ты ей ни слова не сказала! Потому что вдруг обидится?!
Задыхаюсь под волной возмущений, потому что он опять прав. Меня бесили короткие шорты Жанны, ее откровенные маечки, но я язык в одно место засунула и молчала, потому что не хотела обидеть сестричку.
— Муж возвращается к ночи, а ты молчишь, потому что вдруг ты его обидишь своими подозрениями, да?
— Так это я виновата в твоих изменах?! — охаю я. — Ты к этому ведешь?!
— А еще ты молчала насчет встреч по строгому расписанию, прямых и личных вопросах на первом свидании, не возникала против того, что не писал тебе и не звонил без надобности, не говорила, что ты не любишь розы.
— Прекрати.
— Или ты была в полном восторге от ухажера, который заявил, что хочет троих детей, все выяснил про здоровье, вредные привычки, семью, но не удосужился спросить, какие тебе цветы нравятся? — вскидывает бровь.
— Я была в тебя влюблена.
— Но это не отменяет того, что я вел себя максимально отвратно, Ульяна! И ты, мать твою, ни разу не попыталась показать зубы! Тебе не раз было со мной неловко, но эта не та милая неловкость, когда влюбленный мужик целует женщину среди толпы незнакомых людей, потому что не может