черное может завтра стать белым, а вчерашняя погода может быть изменена декретом»101. В этой ситуации исчезает базис, основание, на котором может вырасти любой протест, так как государство забирается и извращает даже самые глубокие уголки подсознания. Поэтому О’Брайену мало того, что Уинстон подтверждает, что два плюс два равно пяти. Ему надо, чтобы Уинстон еще и поверил.

В период работы Оруэлла на BBC положение на фронтах изменилось. Когда он в августе 1941 года пришел на первое занятие «школы лжецов», Германия захватила почти всю Европу и немецкие войска наступали на Москву, японцы одерживали победы в Юго-Восточной Азии, а США еще не вступили в войну. К ноябрю 1943-го немецкие войска ушли из Северной Африки и покинули большую часть территории СССР, Италия сдалась союзникам, а император Хирохито заявил, что ситуация Японии является «крайне серьезной»102. Вскоре должна была состояться встреча Черчилля, Рузвельта и Сталина в Тегеране, на которой руководители стран обсуждали послевоенные сферы влияния. По словам Оруэлла, эта встреча в верхах подвела его к мысли о написании своего романа. Капитуляция Германии и Японии была уже не за горами. Оруэлл размышлял над будущим тоталитаризма в условиях, когда Германия потерпела поражение, но сталинизм продолжал существовать.

Изначально Оруэлл хотел назвать роман «Последний человек в Европе». Отголоски этого названия прослеживаются в зловещих словах О’Брайена: «Если вы человек, Уинстон, вы – последний человек. Ваш вид вымер; мы наследуем Землю»103. Оруэлл не писал дат в своей рабочей тетради, но совершенно очевидно, что имеющийся там текст скопирован из одного из сделанных ранее набросков. Ученые склоняются к тому, что эти первые наброски были сделаны в конце 1943 или в начале 1944 года. В этом наброске не присутствуют некоторые важные детали сюжета, однако есть такие элементы, как ангсоц, новояз и двоемыслие, а также описан эффект, который должен произвести роман: «Чувство кошмара, вызванное исчезновением объективной правды»104. Вот еще одно повторение уже прозвучавшей мысли. Работа на BBC позволила писателю разработать и развить появившиеся ранее идеи.

Эссе «Вспоминая войну в Испании» было «почти целиком» опубликовано в издании New Road в июне 1943-го, за исключением нескольких ключевых параграфов о пропаганде и извращении истории. Полную версию эссе напечатали лишь в 1953 году, и весьма жаль – в вырезанных в первом издании фрагментах содержалось не просто объяснение основных идей романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый», но и были приведены контр аргументы к утверждениям о том, что книга является истеричной мелодрамой. Оруэлл писал: «Быть может кто-то сочтет детским, или излишне мрачным, видение тоталитарного будущего? Однако до того, как списывать тоталитарный мир в качестве чего-то совершенно неосуществимого, помните, что в 1925 году сегодняшний мир показался бы кошмаром, который никогда бы не смог стать реальностью»105.

6

Еретик. Оруэлл и Замятин

Я знаю, что у меня есть очень неудобная привычка говорить не то, что в данный момент выгодно, а то, что мне кажется правдой1.

Евгений Замятин, из письма Сталину, 1929

В январе 1944-го родившийся в России профессор литературы Глеб Струве сообщил Оруэллу о написанном в 1920–1921 годах романе-антиутопии Евгения Замятина «Мы». «Мне интересна эта книга. Я даже делаю заметки и, возможно, рано или поздно напишу что-нибудь в этом стиле»2, – отвечал Оруэлл.

Летом этого же года Оруэлл нашел роман во французском переводе под названием Nous Autres (опубликован в 1929 году), а в январе 1946-го написал на него рецензию «Свобода и счастье», которая вышла в Tribune. По его мнению, «это не первоклассная, но тем не менее очень необычная книга»3, там же он высказал предположение о том, что «О дивный новый мир» «был частично вдохновлен этим романом»4. В письме Фредерику Варбургу он пошел дальше и заявил, что роман Хаксли был ее «частичным плагиатом». К такому же выводу пришел позднее и Курт Воннегут, однако сам Хаксли неоднократно отрицал то, что читал «Мы» до написания своего романа, и Замятин ему верил, заявив, что сходство двух книг «доказывает то, что эти идеи витают в штормовом воздухе, которым мы дышим»5.

Позднее карма настигла Оруэлла, когда несколько критиков обвинили его самого в том, что его роман был плагиатом романа «Мы». Первым из этих критиков был историк Исаак Дойтчер, утверждавший, что тот взял «идею “1984”, сюжет, главных героев, символику и всю атмосферу истории» из романа «Мы»6. По этому поводу существуют три серьезных возражения. Первое: Дойтчер сильно преувеличил сходство двух книг. Второе: Оруэлл сделал наброски своего романа за несколько месяцев до того, как прочитал роман Замятина. Третье: Оруэлл неоднократно пытался способствовать тому, чтобы роман Замятина перевели и напечатали на английском, а также неоднократно призывал читателей «обратить внимание на эту книгу»7, то есть вел себя не так, как обычно ведут себя те, кто занимается плагиатом.

Оригинальность в жанре худлита – понятие весьма относительное. Никто не обвиняет авторов книг о ярких, эксцентричных детективах в том, что они занимаются плагиатом Конан Дойля. В жанре утопии также существуют различные часто повторяющиеся темы и стилистические приемы. Эдвард Беллами повлиял на Уильяма Морриса, и творчество этих писателей повлияло на Уэллса, который в свою очередь повлиял на Хаксли, Оруэлла и Замятина. Каждый из этих писателей внес в концепцию антиутопии новые идеи, тон или приемы. Моррис говорил, что каждая книга «является выражением темперамента своего автора». Тем не менее сложно читать необычный и визионерский роман Замятина без того, чтобы не обращаться ко многим произведениям, включая роман Оруэлла, который был написан гораздо позже.

Замятин называл роман «Мы» своей «самой… шуточной и самой серьезной вещью»8. Он начал писать это произведение в 1920 году в Петрограде, когда ему было тридцать шесть лет. Действие романа происходит в 2020-х в ультра рациональной деспотии Единого Государства, являющегося выражением веры автора в то, что жизнь в городе убивает индивидуальность и делает людей одинаковыми и похожими на машины9. Замятин заимствует и развивает идеи Достоевского и Уэллса, разрабатывая тему противоречия индивидуализма и гомогенности. В образе Благодетеля Замятин изображает таинственного безымянного диктатора, защитника всего народа. Замятин пишет, что обитатели будущего не имеют имен, все они стали «нумерами», а государство представляет собой «победу всех над одним, суммы над единицей»10. Понятия личного исчезают, все «нумера» живут в стеклянных домах под постоянным наблюдением секретной полиции «Хранителей». В этом мире без любви существуют «сексуальные дни», в которых партнеры распределяются по билетам. В обществе