так не могло быть в ограблении. Брал кто что ухватил и сорвал, бросали из окон домов на улицы драгоценные вещи, серебро, дорогую одежду, запасы для жизни, бочки с напитками, выкаченные из подвалов; словом, наступил хаос, только стоном убитых крестоносных кнехтов и плачем невольника прерываемый. В замке Брохоцкий со своей горстью гвоздил пушки и вертелся около оружия и хранилища. Крестоносцев, которые его защищали, почти поголовно перебили, либо раненных забрали в полон. Он как раз обходил пустые помещения, когда одно нашёл закрытым. Железная задвижка и замок запирали дверь. Он позвал людей, чтобы отбить их, не сомневаясь, что там найдут какой-нибудь склад. Он был очень удивлён, увидев пустую, сводчатую комнату, а в ней, на коленях молящегося ксендза. Некоторые порывисто к нему подбежали, но их Брохоцкий оттолкнул.

Старичок был седой и по одежде можно было понять, что к монахам он не принадлежал. Когда к нему обратился пан Анджей, немало удивился, слыша его, отвечающего по-польски и заявляющего, что был узником, крестоносцами пойманный на дороге.

Был это ксендз Ян, которого того же дня как раз доставили сюда и заперли, и, который, думая, что пробил для него последний час, готовился к смерти.

После короткого разговора, ибо на долгий в той суматохе времени не было, Брохоцкий отпустил его в лагерь, добавив для безопасности одного из товарищей, который, уже хорошо обеспеченный, потому что нашёл какие-то наполненные тевтонские сундуки, возвращался к шатру довольный.

Между тем и разъярённая часть рыцарства, и лагерная челядь грабила ещё в городе, и, как ранее, плотина и тракт полны были тех, которые хотели захватывать, так теперь возы и люди, и нагруженные кони заполнили плотину и дорогу.

Гнали связанных верёвками заключённых, мужчин, женщин, тевтонских кнехтов, немецкий поселенцев и шум между замком и лагерем не переставал, хотя уже опускалась ночь.

Среди этого грабежа или из умысла, или случайно заброшенный огонь упал на склады сена и корма под замком и в одно мгновение вырвалось огромное пламя, распространяясь во все стороны. Завоеватели, с чем кто мог, должны были убегать, потому что в тесном городке огонь после засухи и жары распространялся с пугающей быстротой.

Из лагеря уже были видны только чёрные толстые стены, стоящие в огненном корыте, из окон и отверстий которых вырывалось пламя, ища добычи.

Огромные клубы кровавого дыма вились над несчастным гнездом. Падали крыши, огонь выскакивал из башен, рушились своды и, после минутного пригасания, снова поднимались пожары, пожирая, что ещё нашли для съедения.

На протяжении всей той ночи освещало пожарное зарево лагерь Ягайлы и в течении всей ночи почти никто не заснул.

Из мирного табора сделался рынок, в котором никто не мог удержать порядка. Привозили, приносили, делили добычу, а среди палаток остатки рабов, так как больше пало на месте при первом нападении, чем сохранило жизнь, стонали, лёжа на земле, не зная, какая судьба их ждала.

Спутник ксендза Яна, спасённого Брохоцким, отвёл его к своим палаткам, где бы старец мог отдохнуть. Ему дали чем освежиться, но не привыкший к подобным видам, старец, с глазами, уставленными в горящий городок, сидел изумлённый. Не о себе он думал, только о судьбе того люда и о жалкой жизни человека, прошедшей по кучам трупов, которые завалили дворы и ворота.

Лишь в полночь возвратился Брохоцкий очень уставший, окровавленный, опалённый, потому что и бился, и спасал, и порядок хотел удержать, где уже никого из старшины не знали. Бросился он на постлание, которое ему челядь заранее приготовила; отстегнув доспехи, он лежал от утомления как колода. Лишь увидев ксендза, который не имел постлания, и, вспомнив, кто это был, начал звать слугу, дабы ему подле него бросили соломы и ковёр для отдыха.

– Куда же это вы выбрались, такой беззащитный, в это трудное время, когда нам и с бронёй тут не очень безопасно? – начал спрашивать, лёжа, Брохоцкий.

– Не по доброй воле, но по необходимости, – ответил ксендз Ян.

– Это разумеется, потому что из интереса никто бы, по-видимому, за это не принялся, – сказал пан Анджей, – хоть бы, как баба, любопытный был до новых вещей. И откуда же Господь Бог ведёт?

– Я ехал от княгини Александры Земовитовой, где оставил сестру, – говорил далее ксендз. – Трудно поверить, что меня привело. Легкомысленный наш ребёнок убежал, ища которого, я пустился за лагерем.

– Как? Что? – спросил, вставая, заинтересованный Брохоцкий.

– Стыдно поведать, трудно признаться, – тихо начал духовный снова, – но ваша милость любезно и набожно по глазам выглядит, я обязан ему жизнью, таить ничего не буду. Я силезиц, король Ягайло меня знает, потому что в своё время служил писарем при нём, около писем будучи использован. Я видел его вот и теперь, когда он на войну шёл, и добрый пан узнал старого слугу… Но я духовный и слуга Божий, а сегодня только о спасении думаю, земными вещами мало занимаюсь. Сестра у меня в Торуни на тевтонском хлебе выросла. Я попал к ней, а с ней и племянницей потом мы заехали на двор княгини Александры. Эта племянница от нас сбежала! – вздохнул ксендз Ян. – Девушка с горячей головой, с ненавистью к всему, что не тевтонское и что Ордену не служит. Зачем ушла? Я не знаю, а что, наверное, не с добрыми намерениями для короля… не сомневаюсь. Я хотел спасти сумасшедшую, если ещё спасти возможно…

– Девушка? – подхватил Брохоцкий. – А с кем же, как и когда от матери убежала?

Ксендз начал считать дни.

– Как же выглядела? – спросил пан Анджей.

Описал её старичок насколько умел и мог, а хозяин вскочил с постлания.

– Особенная удача! – воскликнул он. – Ибо ко мне тут приблудился один хлопец, очень похожий на девушку, как раз в той самой дате. Вы не знаете, каких коней он забрал с собой?

– Конечно, говорили мне, что при старом слуге, которого увела с собой, был буланый.

– Это она! – хлопая в ладоши, начал Брохоцкий, смеясь. – Настоящая Божья милость, что вовремя это открылось. Девушка назвалась Теодорком из Забора.

– А оттого, что мы из Забора, – подхватил ксендз, – это она! Нет сомнений; где же она находится?

– Выпросилась к королевским оруженосцам, – сказал Брохоцкий.

– На милость Божью, минуты тратить нельзя; если к королю попала, готова на всё, и хоть Бог стережёт своего помазанника, – воскликнул, поднимаясь, ксендз Ян, – идём, предупредим, её нужно схватить.

– Бояться особенно нечего, – сказал Брохоцкий. – Хотя бы охоту имела что совершить, там бдительный страж около панской особы. Следовательно, хотя бы завтра, всегда время. Сейчас ночь, отец мой, а я едва в себе