Он казался очень изумлённым, всматриваясь в прибывшего, на лице которого рисовалась тихая печаль и стыд.

– Офка! – воскликнул казначей. – Верить ли мне своим глазам?

Юноша положил на уста палец и спешно вошёл в шатёр за казначеем.

– Что же с тобой случилось? Что-то достала? Где мать? Откуда едешь? Для чего это переодевание? Ты была в их лагере?

Один за другим начал бросать вопросы Мерхейм.

– Что это? – добавил в конце. – Почему же сбежала?

– Я еду прямо из лагеря Ягайлы, в который я попала, – воскликнула переодетая Офка. – Застрял во мне последний разговор. Я хотела быть Юдифью, а стала между тем оруженосцем при короле.

– При короле! – повторил казначей. – Ты героиня! Говори! Говори… что видела? С чем же едешь?

– Последняя вещь, которую я видела – это был наш позор и поражение! – воскликнула Офка. – Захвачен Гилгенбург, разграблен! Сожжён! Потоки крови лились, кучи трупов погребал огонь, набрали тысячи пленников.

Мерхейм отступил, напуганный.

– Этого не может быть! Гилгенбург! Укреплённый, на озере, укреплённый так сильно…

– Взяли его за два часа! – воскликнула Офка. – Напали, как саранча, сейчас это куча щебня! Войску никто не приказывал штурм; оно пришло стать лагерем, добровольцы побежали; отзывали, не помогли приказы короля; как сумасшедшие, лезли они на стены, падали с них, по трупам теснили других: не помогли пушки, кипяток, камни. Взяли голыми руками тевтонский замок! Что же будет, когда на другие пушками и всей силой напасть захотят?

Казначей стоял в молчании, бледный, а его лицо морщилось невыразимым гневом и болью.

– Гилгенбург взят! Гилгенбург сожжён! – бормотал он тихо.

– Я покинула двор, короля, всё, чтобы принести вам предупреждение.

– А венгерские господа? А объявление войны Сигизмунда? – прервал Мерхейм. – Ведь ему письмо принесли?

– Да, и за занавесью я слышала, что говорил Фрич, – ответила Офка, – кланялся королю, подтверждая, что никакой войны не начнёт, что бояться нечего, что речь шла о получении денег для Сигизунда, а не о деле Ордена.

– Подлый предатель! – крикнул Мерхейм. – Мы читали это в очах Шибора, ненавидят Орден.

– А завербованные чехи идут с ними? – спросил казначей.

– Как на самых верных и самых сильный рассчитывают там на них, а Сарновский одним из командиров.

Усмехнулся казначей.

– Какие же у них силы? – спросил он.

– Кто же их посчитает? Тысячи, тысячи… бесконечное множество, полков не счесть, хоругвей, как звёзд на небе. Тьма, туча; я не знаю.

– Языческая дичь! – бормотал Мерхейм.

– Вы ошибаетесь, – грустно прервала Офка, – не знаю, что в их сердце, но на устах бесконечные молитвы. Несколько дней назад всё рыцарство шло на исповедь и к алтарю. Король ежедневно сперва слушает мессы. Первой в лагере разбивают часовню, последней её сворачивают…

– Фарисеи! – воскликнул казначей. – Они делают это для того, чтобы мир им язычеством в глаза не бросал. Кто же этому поверит?

Он глубоко задумался.

Девушка, утомлённая и путешествием и рассказом, побледнела и должна была опереться о столб шатра. Заметил это казначей.

– Иди, – сказал он, – отдохни, в замке есть сестра Гертруда, зайдёшь к ней, найдёшь её при инфирмерии.

Офка послушно медленно вышла из шатра и пешком пошла к замку. День уже был белый, поэтому она прикрыла себе лицо, дабы не узнали снующие кнехты. Так она попала через ворота на двор замка, осмотрела его и, спросив того, что её сопровождал, об инфирмерии, пошла к указанным дверям.

Жилище сестры Гертруды было ещё закрыто, нужно было стучать в заклёпанные двери, прежде чем их отворили. Сперва открылось зарешечённое оконце в дверях, в нём показалось жёлтое лицо с чёрными глазами, заворчало что-то, увидев мужчину, и через мгновение отворило двери, ругаясь и брюзжа.

Несколько слов, нашёптанных на ухо, смягчили сестру Гертруду, которая большими глазами смотрела на прибывшего, и молча указала на дверь.

После двух лестниц они вошли в тёмную сводчатую палату. В глубине её стояло ложе, покрытое бедным постельным бельём, с крестом на нём и образом Н. Ранны. На столе у одного окна ножницы, холст, обрезки сукна и разного тряпья лежали кучей. Напротив – низкая печь из зелёных плиток, на тонких ножках, заставлена был горшками, стеклянными банками и тарелками. Несколько бутылок, заткнутых обрезками материи, стояло на полу. Из открытого шкафа при той же стене были видны ящики с травами и лекарствами. Беспорядок и запущенность господствовали в убогой комнатке.

Сестра Гертруда в белой рясе с полукрестом, стоящая перед Офкой, была женщиной лет пятидесяти, а по лицу, движениям и фигуре больше похожа на мужчину, чем на женщину. Лицо пожелтевшее, сморщенное, было покрыто тёмными редкими волосами и бородавками, в устах что-то неприятное, злобное, на лбу морщины, брови длинные, тёмные, как одна полоса над глазами, делали её похожей на тех ведьм, о которых люди в сказках рассказывают.

Офка, не говоря ничего, искала глазами, куда бы сесть.

– Дайте мне, где отдохнуть, потому что падаю, – сказала она, – не знаю сколько миль сделала на коне, ничего ни ев.

– А что же тебя несло? Что? И это ещё безбожно переодетой, – гневливым голосом воскликнула Гертруда, подсовывая ей деревянный табурет.

– Вы сестра Ордена и спрашиваете? А что другое могло меня привести, если ни его дела?

Посмотрели друг на друга.

– Ты-то слишком молодая для такой службы! – пробормотала сестра. – У тебя в голове горит!

– Не учите меня, прошу, а примите! – быстро воскликнула девушка. – Зло или добро то, что я сделала – моё дело, а ваше, как приказал казначей, дать мне удобно отдохнуть.

– Удобно?? – начала трясти головой и думать. – Не бойся, здесь я тебя не оставлю, у меня для таких места нет.

Офка грустно усмехнулась.

– Сестра Гертруда, будьте же по вежливей, ибо когда я в Торунь вернусь, а вы у матери спросите бальзам или маслица, то вам не пришлю.

– Что? У какой матери?

– Я дочка Носковой!

Сестра Гертруда внимательней начала к ней присматриваться.

– И ты пустилась в такое время на такие приключения? Что же тебе дома плохо было?

– Сестра Гертруда! – отозвалась Офка. – Дай поесть, пить и отдохнуть, а потом тебе расскажу всё!

Той восхитительной улыбкой и речью, которыми очаровывала кого хотела, Офка смягчила сестру Гертруду. Она поворчала ещё и взяла ключи.

– Где-нибудь недалеко от себя дайте мне уголок.

– Найдётся, найдётся.

Затем снова нужно было взойти по ступенькам и в коридоре искать дверь в комнату, которая, как келья монастыря, но чистой и свежей выглядела. Была в ней кроватка, стол, жбанек, миска, а из окна вид на лагерь крестоносцев, который начинал быть шумным.

Офка разделась как можно живее, и упала на