– Значит, я один пойду к королевским шатрам, укажите же мне дорогу! – воскликнул ксендз, складывая руки.

– Стража вас ночью не пропустит, даже до забора, который окружает панский табор. Напрасная это вещь, короля тоже никоим образом пугать не годиться, потому что у него голова и так достаточно забита.

Ксендз вырывался, Брохоцкий, хоть неохотно, взял кубрак и шапочку, чтобы идти. Меча уже даже не препоясывая, осадную секиру только схватил, дабы полностью безоружным не быть, и вышли из палатки. Ночь уже была тёмная, на севере слева в лаве туч страшно сверкало, справа ещё горело Дубровно, а луна показывалась из-за туч.

В лагере и шумно, и громко, и тесно, как было днём… трудно протиснуться. Повозки и добыча везде задерживали проход, а до королевских шатров был довольно большой кусок дороги. Они в конце концов пробились к ним, хоть Брохоцкий не раз обухом должен был прокладывать себе дорогу. Около забора и повозок, которые обычно окружали надворные шатры, нужно было остановиться. Маленький шатёрик маршалка Збигнева стоял у входа, а он сам, в рубашке перед ним, ибо только что слез с коня, угонявшись за теми, которые ещё тащились из Дубровно и по дороге с пленными возились.

– Что ваша милость тут делаешь? – спросил марашалек Брохоцкого. – Наверно, с какой жалобой; но я ничего уже сегодня посоветовать не могу: рыцарство не подчиняется и разве не вы, милый пане, тому виной? Вы были одним из первых?

– Не последним, это точно, – отозвался Брохоцкий. – Что сталось, плохое не сталось. Крестоносцам страха нагоним.

Посмотрел маршалек на стоящего ксендза и быстро приблизился.

– Что же вас сюда привело, ксендз Ян? – воскликнул он. – Всё-таки мы давно знакомы.

Брохоцкий ему помог.

– Есть в течении нескольких дней при Его милости короле юноша Теодорек из Забора, который сначала у меня в полку служил. За ним-то мы с ксендзем и пришли.

– Был! Был, но его вот как раз во время того нападения на Дубровно не стало. Выскользнул с другими без разрешения и до сих пор не вернулся. Могло его что-то плохое встретить, либо с другими прохлаждается: достаточно, что его нет. Король его полюбил, пару раз спросил о нём! Я посылал за ним… не знаю, что сталось.

Брохоцкий смолчал, посмотрел на ксендза, как бы давал ему знать, чтобы больше не говорить.

– Это, наверное, из любопытства где задержался, – сказал он, – а пора поздняя и время бы отдохнуть; я ксендза с собой заберу. Если бы юноша вернулся, пусть ваша милость соизволит о нас ему не напоминать. Сбежал от семьи тайно, будет бояться порицания.

– Э! Король его защитит! – рассмеялся маршалек Збигнев. – Парень ловкий, сообразительный и услужливый. Очень нам на руку, что заменил того, что в какой-то лихорадке умер.

Ксендз Ян не мог, не хотел больше говорить; такой был смущённый и удручённый тем, что ему приходилось молчать и тайну в себе скрывать, что лицо его сменилось болью и тревогой.

Они ушли.

* * *

Наступало утро, когда двое всадников, покрытых пеной и уставших, выехав из леса, увидели перед собой замок Братиан и лежащий под ним лагерь крестоносцев.

Один из путешественников, молодой парень с раскрасневшимся лицом и пылающими глазами, другой старый и уставший, придержали немного коней, чтобы дать им отдышаться.

В лагере, вокруг которого ходили и стояли стражи, всё казалось спящим. Он выглядел совсем иначе, чем польский. Он занимал гораздо меньше пространства и имел более однообразный вид; палатки были свезены дороже и лучше; всё там было устроено по-иностранному, богаче, больше для комфорта было продумано.

Принимая гостей издалека, Орден должен был, кроме иногда даваемых почётных столов и королевских пиров, так же в повседневной жизни думать, чтобы никого не обидеть в удобствах, а те, что предлагали сражаться за Орден, не жалели его, и зная о богатствах, требовали больше, чем имелось в доме. Особенно, когда стояли лагерем, чужеземную толпы невозможно было обеспечить деликатесами и напитками.

Бочки вина и мёда должны были следовать за лагерем повсюду, а также и кухня, которая в те времена была славной, потому для нее самых дорогих приправ и заморских плодов не жалели.

Это привлекало рыцарей, которые живя в своих бургах кислым пивом, гнилым сердцем, бараниной и говядиной, здесь распоясывались на тевтонском хлебе. Также не столько было часовен у тевтонцев в лагере, сколько костров, возле которых с утра вращались разные люди.

Некоторые дымились около кухни, когда весь лагерь ещё отдыхал.

Два всадника, постояв минуту, поехали медленно к страже, которая, дремля на конях, стояла неподалёку. Подбежал старший немного быстрее, кратко с ней поговорил, и когда кнехт указал ему копьём шатёр под стенами, оба двинулись далее.

Скоро достигли они лагеря, и хоть издали сонным он казался, пожалуй, заснул недавно. Как раз пребывала та его часть, в которой немцы из Лужичь, Миснии и из Франконии имели свою стоянку. В некоторых палатках, хоть серел день, светилось ещё с ночи, потому что солдаты в них играли в кости и пили. В одном из больших шатров, для старшины предназначенном, ограда и вход были подняты, на земле лежало несколько одетых в кафтаны рыцарей, которые только заснули. В глубине глиняные и оловянные опустошённые кружки и перевёрнутые кувшины свидетельствовали, чем забавлялись они с утра. Громкий храп был слышан из-под шатра, в котором уже в сумраке только ноги лежащих, разбросанные плащи и рассыпанные доспехи было видно.

Маленькая лампа догорала на столе, покрытом ковром, миски и остатки еды с которого не было времени убрать. Свора охотничьих собак блуждала, ища кости и грызясь, не в состоянии расцепиться, из-за каждой найденной.

Молодой человек, нахмурив брови, посмотрел с коня на это ночное поле боя и вздохнул, а потом весь затрясся.

Ехали они далее к другим палаткам. В одной стоял в монашеской рясе старичок монах и на чётках молился. Посмотрел он на едущих и равнодушно отвернулся.

Наконец ведущий слуга указал на один шатёр и спешился. Младшему пришлось подать руку, по той причине, что своими силами уставший слезть не мог, а потом закачался, едва удержавшись на ногах. Перед указанным шатром была вбита хоругвь с ключом на красном поле. Пробуждённые кнехты уже сновали. Начали шептаться с ними, а один, приоткрыв ограду, проскользнул в шатёр.

Через немного времени отвратительная голова, прокажённая, покрытая пятнами, посмотрела и скрылась.

Прибывший путешественник, опёршись на вбитый дубовый столб, с закрытыми глазами, казалось, отдыхал. Это продолжалось недолго, потому что та же самая голова, но с ней и вся