Первым из иностранцев, кому он 20 декабря «в предварительной форме» сказал, что готовится к отставке, был Гельмут Коль: «Если в Алма-Ате участники выйдут на ратификацию соглашения о Содружестве в том виде, в котором это предлагается сейчас, я уйду в отставку и не буду долго откладывать это решение. Я уже говорил, что не буду дальше участвовать в процессе дезинтеграции государства».

Первым из западных лидеров, позвонившим Горбачеву сразу после объявления результатов алма-атинской встречи, был французский президент Франсуа Миттеран. Судя по его голосу – я переводил их беседу, – этот обычно невозмутимый патриарх европейской политики был крайне взволнован: «Как может такое происходить после того, как все они, как я знаю, согласились совместно работать над проектом нового Договора?»

Горбачев, услышав вопрос, только усмехнулся: «Вы вправе спросить, что у меня за партнеры, которые отбрасывают согласованные позиции и ведут себя как разбойники с большой дороги! Я прилагаю все усилия, чтобы ограничить возможный ущерб для страны». Это был, пожалуй, единственный момент, когда он позволил своим эмоциям, пусть всего только в реплике, вырваться наружу.

В других телефонных разговорах с зарубежными лидерами Горбачев старался быть сдержанным. «Я не ухожу из политики и не собираюсь прятаться в тайге», – сказал он Бушу. Всем звонившим он повторял, что продолжит «в любом качестве работать в интересах того большого и важного дела, которое мы начали сообща».

Не больше эмоций излил он и на осаждавшую его прессу. На встрече в Кремле с большой группой редакторов и тележурналистов в ответ на град вопросов только пожал плечами: «Что произошло, то произошло. Я должен признать случившееся реальностью. Буду уважать выбор представительных органов, другого себе не позволю. Но это не значит, что я не имею своей оценки, своей точки зрения. Я предложил обществу варианты, пусть люди размышляют. Вы знаете, что Горбачев способен идти на компромиссы, но есть вещи, через которые переступить нельзя».

Настырные журналисты из американской CBS задали вопрос в лоб: «Вы не считаете, что Ельцин и другие лидеры республик вас унижают?» В ответ – демонстративная отрешенность, явно используемая для защиты раненого самолюбия: «Я оставляю это на совести этих людей. Мне приходится быть выше эмоций!»

Однако после Алма-Аты в патронташе Горбачева больше не осталось патронов. В эти дни Черняев писал в своем дневнике: «Дело сделано, надо уходить, чтобы сохранить достоинство и не подорвать уважение к проделанной исторической работе. Каждый лишний день его в Кремле потерян для истории, которая назовет Горбачева великим человеком».

Горбачев уже не тянул время. На следующий день после того, как участники встречи в Алма-Ате проигнорировали его обращение к ним, он поручил Черняеву, Яковлеву и Шахназарову начать работу над текстом заявления об отставке. С Ельциным он договорился встретиться 23 декабря, чтобы обсудить практические вопросы передачи власти.

Эта встреча приобретала символическое значение. Она имела все шансы стать последней встречей двух людей, которые сначала общими усилиями, а потом своей непримиримой конфронтацией повлияли на форму перехода их страны из одной эпохи в другую. Разумеется, отдавая себе в этом отчет, я хотел, чтобы телевизионщики зафиксировали это событие для истории.

Горбачев дал согласие и российскому телевидению, и бригаде Теда Коппеля на то, чтобы снять приход Ельцина в Кремль и начало их встречи. Из предосторожности я решил спросить согласия Ельцина. «Исключено, – отрезал российский президент. – Если вы не уберете камеры, я отменяю встречу». Я скомандовал телевизионщикам отбой. Все время, пока они убирали свои камеры, провода и софиты, Ельцин с командой дожидались в укромном помещении.

Встреча двух президентов продолжалась больше восьми часов, закончившись поздно вечером. Она проходила в той же Ореховой гостиной, расположенной между кабинетом Горбачева и залом заседаний Политбюро, где меньше семи лет назад после смерти Черненко члены этого верховного партийного синклита во время предварительной консультации договорились предложить кандидатуру Михаила Сергеевича Горбачева на пост генерального секретаря. Дальше по коридору за поворотом находилась квартира Ленина, превращенная в музей.

По совместной договоренности «секундантом» для этой дуэли с заранее известным исходом оба ее участника избрали Александра Николаевича Яковлева. Среди вопросов, которые предстояло обсудить, были уточнение даты заявления Горбачева об отставке, процедура передачи ядерных кодов, а также секретных папок из архивов Политбюро (так называемого «сталинского архива»), содержание которых могло быть не менее взрывоопасным, чем ядерное оружие.

Именно в этих папках, как подозревали, должны были находиться документы, уличающие большевистский режим, причем не только со сталинских, но и с ленинских времен в организации массовых репрессий против оппонентов, десятков тысяч невиновных граждан и целых народов. В них же обнаружились до сих пор «не находившиеся» оригиналы секретных протоколов, прилагавшихся к пакту Молотова – Риббентропа, подтверждающих сговор советского руководства с нацистским режимом в вопросах о расчленении Польши и аннексии прибалтийских республик. Там же хранились протоколы решений Политбюро, санкционировавшие расстрел 22 тысяч пленных польских офицеров и «других контрреволюционных элементов» в Катыни, которые Горбачев, несмотря на настойчивые просьбы его друга генерала Ярузельского, так и не решился «найти», чтобы предать гласности и передать польскому руководству.

Передавая своему «наследнику» папки с этими «радиоактивными» документами, Горбачев, явно лукавя, сказал, что некоторые из них он сам обнаружил совсем недавно и в них не заглядывал и что теперь российскому президенту решать, как с ними поступать. Ельцин, не прикасаясь к этим материалам, как будто не желая оставлять на папках свои отпечатки пальцев, заметил, что все будет зарегистрировано и передано в архив для тщательного изучения и ознакомления историков и общественности.

Оба президента условились, что 25 декабря после выступления Горбачева с заявлением об отставке российский президент в сопровождении министра обороны прибудет в его кабинет в Кремле для процедуры передачи ядерных кодов. После этого Горбачев сможет использовать в течение трех дней свой кабинет, чтобы разобрать документы и упаковать личные вещи, и покинет Кремль 29 декабря. Советский флаг над куполом сенатского здания Кремля должен был быть спущен вечером 31 декабря ровно 69 лет спустя после образования СССР и заменен российским триколором.

Кроме этого, Ельцин согласился передать будущему Фонду Горбачева по политическим и социальным исследованиям здание бывшей партийной школы на Ленинградском проспекте в обмен на обещание Горбачева не превращать его в «гнездо оппозиции». Он также попросил советского президента «не критиковать его в течение первых шести месяцев» его президентского срока. За это время он рассчитывал пройти самую болезненную стадию экономической реформы, связанную с предстоящим освобождением цен, и смягчить ее социальные последствия для населения. Горбачев, со своей стороны, обещал свою поддержку деятельности российского руководителя «пока он будет идти по пути демократических реформ».