Он подошел к их столику откуда-то из глубины зала, остановившись за спиной у родителей. Рита сразу даже и не поняла, что ему нужно. Оказывается, танцевать. Ресторанный оркестр как раз заиграл что-то про «колдовское озеро», и на пятачке у помоста уже топтались несколько пар.

— Танцевать, говорю, пойдем! — повторил парень в ответ на Ритино улыбчивое — только что отсмеялась папиной шутке — «Что, простите?». Смотрел он при этом на Риту странным рассеянным взглядом: вроде на нее, а в то же время и сквозь нее. Рите он не понравился.

— Простите, я не танцую, — убавила она градусов в своей улыбке.

— Чё ломаешься, цаца? Пошли, говорю, — качнулся в ее сторону парень.

Рита подумала, что он пьян, и беспомощно оглянулась на Павлика. Павлик с невозмутимым видом протирал очки и не собирался вмешиваться. Тогда вмешался папа:

— Молодой человек, вам же сказали, девушка не танцует!

— Да? А эта девушка танцует? — перевел парень рыбьи глаза в сторону мамы и положил тяжелую, темную лапу ей на плечо.

Мама вскочила, опрокидывая стул, папа взвился, схватив нахала за грудки, и тот, пробормотав «Судьба твоя такая», сделал быстрое движение рукой. Папа вдруг затих и тихо сполз на пол, странно зажимая бок. Рита смотрела, как из-под папиных пальцев сочится кровь — откуда? Слышала, как громко кричит мама, — почему она так страшно кричит? Наблюдала, как к их столику сбегаются люди и, будто издалека, до нее доносилось: «Человека убили!»

Потом об этом случае судачил весь город. Какой-то отморозок, проигравшись в карты, поставил на кон жизнь человека. Проиграл и пошел выбирать жертву.

— Понимаешь, Матвей, — шептала Рита, вытирая невидимые в полумраке слезы, — получается, в тот вечер кто-нибудь из нас обязательно должен был умереть. Если бы я с ним пошла танцевать, он меня бы убил. Или маму. А убил папу… Я с тех пор панически боюсь дерущихся мужчин, мне кажется, что, если будет драка, один из них обязательно погибнет!

— Ты поэтому тогда увела от меня Гришку? Почувствовала, что я готов ему врезать? — догадался Матвей и притянул Ритину голову к своему плечу. — Ты плачешь? Вот бегемот, опять я тебя расстроил!

— Почему бегемот? — улыбнулась в темноте Рита.

— Потому что толстокожий. Не рассказывай, если тебе тяжело, я не хочу, чтобы ты плакала.

— Нет, ничего страшного. Я хочу рассказывать. Я должна кому-то это рассказать! — быстро утерла слезы Рита.

— Убийцу нашли?

— Нашли, конечно. Он и не прятался. Дали пятнадцать лет строгого режима.

— А куда делся этот твой бухгалтер?

— Павлик? Остался в Тюмени. Мы после того случая перестали встречаться. Мне не до него было — папу хоронили, квартиру продавали, потом переехали, — а он и не настаивал.

— А почему ты думала, что тебе повезло с этим занудой?

— Потому что он был слишком хорош для меня, — немного помолчав, призналась Рита.

— Это чем же он был так хорош? — ревниво поинтересовался Матвей.

— Красивый, серьезный, положительный… — стала вспоминать Рита.

— Прямо как я. А ты что же?

— А я была глупой, беспечной толстухой, — тихо сказала Рита и мысленно добавила: «Ею же и осталась».

— Тогда ты очень с тех пор изменилась, — серьезно сказал Матвей, — теперь ты умная, роскошная, интересная женщина.

— Правда? Ты первый мне так говоришь! — счастливо засмеялась Рита. — Хотя нет, не первый. Папа мне тоже так говорил. Знаешь, я в юности очень хотела похудеть, журналы всякие покупала с диетами, на воде сидеть пыталась. А папа ругался: «Выброси эти глупости из головы! Из тебя получается роскошная женщина! Просто твои сверстники — идиоты, ничего в женской красоте не понимают. А всякие твои подруги-селедки тебе просто завидуют!» Это он Женьку имел в виду.

— Почему Женьку? — не понял Матвей.

— Потому что она моя лучшая подруга, потому что она красива, как топ-модель, и потому что все наши мальчишки в нее были влюблены с восьмого класса.

— А в тебя?

— А в меня в старших классах втрескался наш биолог, он вызывал меня к доске и ставил пятерки просто так. А Женьке не ставил, гонял по всему учебнику и придирался. Она злилась, зубрила, даже в энциклопедии читала факты по теме. Поэтому, наверное, и стала энтомологом, из принципа! — улыбнулась Рита. — Она ведь с характером, не то что я — что задумает, обязательно сделает. Захотела в экспедицию, мух своих ловить — поехала и ловит!

— Ты так ярко про эту свою Женьку рассказываешь, я даже захотел с ней познакомиться, — заметил Матвей, и Рита рассмеялась:

— Только если поклянешься в нее не влюбляться!

— А что, были прецеденты? — хмыкнул Матвей.

— Были. В десятом классе взялась поговорить обо мне с одним мальчиком. Он понравился мне очень, поглядывал вроде бы в мою сторону. Ну, Женька и вызвалась стать парламентером…

— И что?

— И ничего. Он до выпускного экзамена портфель за ней таскал.

— И вы поссорились, — догадался Матвей.

— Вот еще! — фыркнула Рита. — Женька сказала, что он слишком вредным оказался, что я с таким экземпляром не справлюсь, а она его выдрессирует!

— Ишь ты, дрессировщица! — Матвей заложил руки за голову и сказал: — А я из-за девочки с Севкой подрался. В девятом классе.

— Ты? С Севкой? — Рита аж села, выскользнув из-под пледа. — Не верю!

— Правда-правда. Я одной девочке, Алене, стихи написал. Про Ассоль. Она их подружке показала, та Севке разболтала, а он меня дразнить вздумал. Пришлось расквасить ему нос!

— Так вот почему он тебя сегодня поэтом назвал! А ты до сих пор стихи пишешь?

— Нет, больше не пишу. Раньше писал, а с того случая — как отрезало.

— Жаль. Мне почему-то кажется, что у тебя были хорошие стихи.

— А хочешь покажу? Мама сюда, в Москву, привезла мои детские записи. Показать?

— Конечно! — воскликнула Рита, и Матвей выбрался из-под пледа и как был, голышом, метнулся выдвигать ящики секретера.

— Вот, нашел!

Матвей вернулся на диван, зажег бра, сел, подоткнув под спину подушку. Рита устроилась у него под рукой, и они вместе стали разглядывать страницы его мальчишеского альбома. Толстая тетрадь, потрепанная в уголках, была исписана неровными стремительными строчками, будто их автор спешил угнаться за своими мыслями. На полях строчки граничили с легкими, в несколько росчерков, рисунками: парусники, волны, чайки, подзорные трубы, тонкие женские профили и летящие силуэты.

— Ты просто как Пушкин, тот тоже на полях женские фигурки рисовал, — заметила Рита и попросила: — Почитай мне что-нибудь.

— Хорошо. Давай вот это, я его в четырнадцать лет написал, — прокашлялся Матвей и начал: