на нее пала тень от масляной лампы, и на мгновение мне почудилось, будто сам Посейдон явился вершить правосудие. Затем тень сдвинулась, и я увидела, что это не бог, а Тесей устало провел ладонью по лицу.

– Благодарю вас всех за то, что вы пришли. Благодарю тебя, Федра. Царица Федра, – поспешно добавил он, увидев, как я машинально открыла рот для поправки. – Позвольте коротко объяснить, что нас сегодня ждет. Сначала ее величество предъявит обвинение моему сыну, принцу Ипполиту. Если у кого-то возникнут к царице вопросы, вы сможете задать их по окончании ее речи. Затем ее величество оставит нас, и Ипполиту предоставится возможность опровергнуть ее обвинение. После этого мы будем голосовать. Вам всем раздадут жетоны, – Тесей показал маленький восковой диск, – на которых вы нацарапаете две длинные линии, если сочтете Ипполита виновным, и длинную и короткую линии, если сочтете невиновным.

Он продолжал объяснять, что после этого голоса подсчитают, однако процесс голосования меня совершенно не интересовал. Я сидела, ошеломленно открыв рот и думая о другом: Ипполит выслушает все, сказанное мной, и сможет даже задать мне вопросы, а я вообще не имею права находиться в зале, когда он будет говорить?

– Федра!

Я не сразу осознала, что Тесей обращается ко мне. Пришло время выдвигать обвинение. Забавно: судят не меня, а обвиняемой ощущаю себя я.

Спокойно и тихо, в единой тональности, не позволяя ни голосу дрогнуть, ни слезам, подступающим к глазам, пролиться, я рассказала собравшимся о произошедшем. О своих чувствах я старалась не говорить. Страх упомянула лишь с чисто практической точки зрения. Я не говорила о своем растерзанном теле; о мыслях, что так и умру на грязной земле; о том, что не сплю ночами. Я приводила голые, бесстрастные, неопровержимые факты.

Не дав мне закончить, один из друзей Ипполита вскочил на ноги и, трясясь от гнева, закричал:

– Она лжет! Она лжет! Почему вы сидите и слушаете эту лживую шлюху?

Другие друзья Ипполита подхватили:

– Лгунья! Лгунья! Шлюха! Колдунья! Лгунья!

– Хватит! – оборвал их Критон. – Царь Тесей, это суд или театр? Ипполит выскажется в свой черед.

Ипполит откинулся на спинку скамьи и усмехнулся, будто замечание было сделано в его поддержку. Я старалась не смотреть на его лицо, не вспоминать его дыхание на своей шее. Глубоко вздохнув, я сосредоточила внимание на лице Критона, на его веснушчатой переносице.

– У вас есть что еще сказать? – спросил меня Критон.

Спрятав дрожащие пальцы под ягодицы, я вспоминала, как лежала в грязи, как была оставлена умирать, как добиралась до дворца. Факты, повторяла я себе, только факты. Я рассказала о набившейся в рот земле, о лившейся из носа крови – и все это безэмоционально, словно описывала плетение ткани.

Но их пронимало, я это видела, бросая короткие взгляды на сидящих передо мной мужчин. Некоторые прикрыли глаза при упоминании крови, а кто-то плотно сжал ноги. На них действовал мой рассказ.

– Она ничего этого не докажет! – не выдержал еще один друг Ипполита. – Ничего! После всего, что он сделал во славу Афины! Он трижды подряд выиграл скачки. Трижды! Клянусь Зевсом…

– Подумай головой, прежде чем поминать его имя, – прервал его Тесей.

Я удивленно взглянула на него. На лице, как обычно, ни единой эмоции, но голос глух от злости. А, понятно. Если кому и ответит этот бог, то мне. Мой дед Зевс – защитник путников и гостей. Помнится, много лун назад Тесей сам напоминал моей маме о должном отношении хозяина к гостю.

– По правде говоря, Селагус поднял важный вопрос, – заметил Критон.

Молодые люди, потрясенные, затихли, приготовившись слушать, что он скажет дальше.

– Ваше величество, когда вы вернулись в свои покои, по вашим словам, в грязи и крови, вы же не сами отмывали себя?

Я сразу поняла, к чему он ведет.

– Нет, – согласилась я, покачав головой. Представить себе другое нелепо. – Меня отмывала служанка.

– Тогда ваша служанка может… скажем так, свидетельствовать в вашу пользу? Подтвердить, что вы вернулись во дворец полумертвая и в крови?

Он высказался гораздо экспрессивнее меня. Я кивнула.

Тесей вздохнул.

– Хорошо, мы выслушаем служанку. Но на сегодняшний день показаний достаточно. Я ведь не один тут, у кого есть чем заняться? Перенесем на завтра.

Мужчины стали покидать зал один за другим. Кто-то смеялся и хлопал друзей по спинам. Несколько человек подошли поговорить с Ипполитом, другие отворачивались от него. Было сложно понять, выиграем мы или проиграем. Я не вставала, сидела на своем месте как каменная. Или так мне казалось. Опустив взгляд на руки, я увидела, что они дрожат.

Кандакия

Трифон теперь постоянно приходил и вызывал у меня все большую неприязнь. Федре нужно было покинуть Афины. Сейчас она была бы на Крите, с родителями. Миносу и Пасифае не впервой заботиться о ребенке, который им не по душе. И этого бы приняли.

Однако, насколько плохи дела, я осознала, лишь придя в общую прачечную. Я усердно пеклась о постельном белье Федры, зная, что ей не спится ночами. Чем тяжелее она становилась, тем больше ворочалась с боку на бок. К утру ее простыни превращались в смятый и влажный ком. С ее матерью было то же самое. Раз в несколько дней я относила охапку простыней и одежды в прачечную и оттирала камнями в воде.

Тем днем я, как обычно, расположилась на свободном месте и сосредоточенно принялась за дело, стараясь не думать о Крите. Там у нас были резервуары с проточной водой, которая смывала грязь, доски, которыми можно было действительно хорошо очистить белье, и я уже молчу про то, что стиркой занимались другие женщины. Сама я не стирала на Крите уже несколько лет.

Я хотела поднять ковш, но тот выскочил из моих рук. Я повернулась, чтобы извиниться за свою неуклюжесть, и осознала, что уронила емкость неспроста. Надо мной возвышались разгневанные женщины: подбоченившиеся, с мрачными лицами. Кто-то из них выбил ковш из моей руки.

Я тяжело сглотнула, но первой не заговорила. Я приходила сюда несколько месяцев и не понимала, какие такие особые правила могла нарушить, поэтому молча ждала объяснений.

– Ты прислуживаешь Федре? – спросила одна из женщин, низкорослая и жилистая, с густыми темными волосами, растущими не только на голове, но и на лице.

– Да, – ответила я, уже понимая, куда идет разговор, – я служу царице.

Я выпрямилась. Страха я не испытывала. И должна ли была? В конце концов, это всего лишь женщины. Да, их больше и они могут меня побить. Но они не изнасилуют меня и не убьют.

– Эта прачечная не для ее вещей, – прошипела другая женщина.

Я подавила улыбку: нелепое обвинение.

– Тогда где мне стирать? – поинтересовалась я. – В море?

– В мо-о-оре? – передразнила мой акцент волосатая.

По возрасту я годилась им в матери.

– Почему вы против того, чтобы я стирала здесь ее вещи? – шагнула я к молчавшей женщине. Краем глаза заметила еще одну, стоявшую в стороне и наблюдавшую за происходящим.

– Это ужасно, – ответила мне молчунья, и из ее глаз брызнули слезы. – С тех пор как она устроила суд, Амфидей ночь за ночью принуждает меня. Это нескончаемая пытка. Раньше у меня хотя бы была передышка, когда они ездили на охоту.

– Замолчи, Ани, – велела волосатая.

– Но это правда, – вклинилась другая. – Мы хотим, чтобы суд закончился. Ипполит взял царицу один раз. Меня с тех пор он насилует каждую ночь. А потом заставляет сидеть и смотреть на то, как он молится своей богине. Заставляет говорить ей, что не он виноват, а я.

Помещение заполнил плач.

– Дорогие, – подняла я руки, – я тоже не хочу, чтобы царица принимала в этом участие. Она беременна…

– Надеюсь, ее ребенок умрет, – прорычала та, что прислуживает Ипполиту.

– Но суд уже не отменить, – продолжала я, словно меня не прерывали. – Если царица выиграет его, то к вам тоже могут прислушаться. Возможно, свершится правосудие для всех нас.

Они разомкнули круг и стали расходиться, споря