Шагнул в сторону, попытался сбежать, но… Кто и когда сбегал в нашей школе от Дылды!.. Даже с помощью генпрокуратуры, куда некоторые пытаются обращаться, от Дылды не скрыться. Она всегда будет права, потому что она хороший психолог и дипломат и в любой ситуации знает – где промолчать, где влезть, на кого можно наорать, а на кого лучше не надо, с чьими родителями не стоит связываться, а чьих можно расплющить так же, как их детей.

– Инцидент исчерпан? – спросила Дылда у Елены Вельяминовны, страшно улыбаясь.

– Д-да… к-конечно… – пробормотала молодая учительница, спеша убежать.

– Тогда не уходите! – Дылда догнала ее и, держа за руку выше локтя Мошкина, пошла рядом с учительницей английского. – Леша сейчас всем скажет, что он пошутил…

– Нет! – рявкнул ей в ухо Мошкин, да так, что Дылда, привычная ко всему, схватилась за голову. Ухо за ухо, уважаемая Дылда!

– Ты что-о-о-о-о! Хочешь, Леша, чтобы у меня давление поднялось? Чтобы мне «Скорую» по твоей милости вызывали? Чтобы я сейчас уполномоченного по делам несовершеннолетних пригласила? Тебе, кстати, сколько лет? Нет еще восемнадцати?

– Нет… – замотал головой оторопевший от ее напора Мошкин.

Они пошли дальше, все втроем, а я осталась на этаже, Дылда про меня забыла. Через какое-то время снизу потянулись дети. Я же медленно направилась вниз.

У нас первый урок был физкультура, физрука позвали что-то таскать. Я решила пока не переодеваться, стояла у окна. За окном шел первый крупный снег, очень ранний в этом году. Я смотрела, как падает снег, засыпая двор и все еще не облетевший каштан. На моих глазах от снега и неожиданного холода с каштана стали осыпаться огромные лапчатые листья, похожие на опахала, которыми машут на махараджей.

Мошкин маячил в другом конце физкультурного зала, посматривая на меня, что-то громко покрикивая. Он тоже не переоделся на физкультуру, взял мяч, стал учить Мяку, как правильно подавать на волейболе. Подавал он, разумеется, в мою сторону. Я несколько раз отошла, когда мяч летел мне прямо в голову, потом вышла в вестибюль. Там тоже было окно, но каштана не было видно, зато я увидела, как по коридору пронеслась Дылда с подарочным мешком в руке. Может, она несла подарки, копящиеся у нее в шкафу, англичанке, чтобы та успокоилась?

У Дылды в шкафу – целый продовольственный склад. Печенье, непортящиеся тортики, куча конфет, самых лучших, банки кофе – натурального, растворимого, с пенкой, со сливками, с корицей, пачки всевозможного чая – с тимьяном, зеленый, с мятой, для успокоения, для крепкого сна, для бодрости и молодости… Иногда Дылда устраивает нам чаепития перед каникулами. Мы все приносим из дома, но если у нее хорошее настроение, она открывает свою «лавку», как она сама говорит, и вываливает на стол вафли, какие-нибудь подозрительные конфеты, просроченное печенье… Придирчиво рассматривая коробки с чаем, выбирает «желудочный», «почечный», «сердечно-сосудистый» и щедро раздает нам пакетики. Из чего я делаю вывод, что Дылда совершенно здорова либо абсолютно не верит в силу природных лекарств. Зато наши мальчики за милую душу все съедают и выпивают – и чай для ускорения пищеварения, и раскрошенное печенье, и побелевшие от старости конфеты.

Сейчас Дылда мельком взглянула на меня и показала мне кулак. Я пожала плечами. Я-то что?

– Могу помочь… – раздался чей-то голос.

Я обернулась. Что ему надо? Наш местный «наркобарон», распространитель наркотической жвачки и курительных смесей, высокий, красивый и одновременно отвратительный Ваня Лучик. Только даром имя такое хорошее. Может, потерялась какая-то буква, или ошиблись когда-то при записи… Наркобарон Лучик. Ужас. Как подтверждение тотальной несправедливости жизни.

Я даже не стала ему отвечать. Что у нас может быть общего? Ваня заговорил, и я поняла, что сарафанное радио, как часто бывает, все уже переврало, и Лучик думает, что я была в классе вместе с Мошкиным и теперь мне тоже может попасть.

– Давай так. Могу помочь, чтобы англичанка все быстрее забыла. Я попрошусь перевестись в вашу группу по английскому… – улыбаясь и привычно зорко поглядывая по сторонам, заговорил Лучик. – Буду шантажировать англичанку… Скажу – вот сдам ЕГЭ на тройку, тебе премии не будет, класс самый плохой дадут в следующем году…

– А тебе, Ваня, зачем это надо? – все-таки спросила я, просто из любопытства.

– Так ты мне заплатишь! – удивился Лучик моей несообразительности.

– Чем?

– Не тем, чем ты подумала! – хохотнул Лучик. – Договоримся! Деньгами! Ты уже работаешь, я знаю, деньги есть…

– Не хватает? – прищурилась я.

Ненавижу Лучика. И ведь держат его, не выгоняют, хотя все знают, что от него столько бед в нашей школе. Одного такого парня посадили через полгода после окончания школы, из прошлого выпуска. И я помню, как Дылда, которой всегда больше всех надо, предупреждала того: «Сядешь!» Он и сел. Но Лучика голыми руками не возьмешь. У него обеспеченные родители, отмажут. Еще учиться в хорошем институте будет, на платном, хотя у него выше тройки ни одной оценки нет. Надо спросить у папы, когда у нас будет с ним следующий диспут на тему политики, за это ли он «боролся с системой», как он сам выражается.

– Короче, я предложил, – зевнул Лучик. – У вас будут проблемы. Сейчас антитеррористическая программа. Затаскают в прокуратуру. Лучше сразу все решить. Пусть англичанка скажет, что ничего не было. А для этого что надо? Купить ее или запугать.

Я отошла от мерзавца и встала у другого окна. Даже бесполезно ему что-то говорить. Он – другой. Он слышит и видит другое.

Через некоторое время за моей спиной раздались внятные вздохи. Неподалеку уселся на лавочку для болельщиков, которую сейчас вынесли из зала, Мошкин, и почему-то один, без Мяки.

Я раз обернулась, два – он не подходил, ничего не говорил, только вздыхал, рассматривал свои некрасивые пальцы и громко разминал их с отвратительным хрустом. Сейчас меня все раздражало в Мошкине, весь он казался кривым и убогим. Я помнила это жалкое видео, которое он записал, видела, как беспомощно он болтался в руках у Дылды…

– Алекса, Алекса… – наконец заговорил Мошкин, придвинувшись по лавке ближе ко мне. – А ты… это… в теорию эволюции веришь?

Я посмотрела на Мошкина.

– Чего ты хочешь?

– Ты в теорию эволюции веришь? – повторил Мошкин, как будто не слыша моего тона.

– Ну не верю, и что?

Мошкин засмеялся. Смеяться ему не хотелось, но он не знал, как ему быть, что сказать, чем привлечь мое внимание, и смеялся.

Я отвернулась. Иногда пребывание в школе кажется мне похожим на заточение. Вон за окном идет снег, сквозь плотную пелену облаков вдруг проглянуло солнце и просто волшебно осветило наш убогий школьный двор. А я заперта в этом вшивом домике, где мальчики, которые уже могли бы работать на заводе или строить дороги, ходят ноги враскоряку, один продает «легкие» наркотики, другой только что устроил жестокий цирк, заперся в классе с учительницей и выставлял какие-то идиотические требования…