Я посмотрела на папу. Папа сидел, прикусив губу, то и дело порывался встать. Но не вставал. Приподнимался и садился обратно. Он не знал, как поступить. Мне стало его ужасно жалко. Когда за Глебушкой побежал русский медведь, мой полубрат издал оглушительный крик и понесся стрелой в противоположный конец сцены. Там его уже поджидал кролик, но Глебушка удивительно ловко для своего телосложения юркнул у него между ног, подтолкнув его то ли случайно, но ли нарочно. Кролик упал, стал болтать ногами, чтобы дети в зале думали, что это такая веселая игра. Дети так и подумали, стали хохотать.

Глебушка тем временем полез на странную конструкцию, стоявшую слева у края сцены. Было похоже, что на сцену хотели вытащить громадную, в два раза больше человеческого роста, металлическую кровать с шариками на изголовье, но она не влезла и ее распилили ровно посередине. Конструкция стояла на двух передних ногах и еще опиралась на большую прозрачную тумбу, чтобы сохранять равновесие. Я подумала, что и в жизни так бывает. Иногда не понимаешь, отчего человек так уверен в себе, в своих действиях. Просто у него есть какая-то не видимая никому подпорка, основа, широкая и устойчивая, благодаря которой он преодолевает все невзгоды. Додумать это мне мешал страшный шум в зале.

Дети уже все хохотали, некоторые взрослые тоже, бабушка-администратор наконец добежала до сцены и так стояла рядом, растерянная – не лезть же ей было на сцену. Медведь шел на Глебушку с широко расставленными руками. Глебушка был уже на этой полукровати, все-таки залез, молодец, и пытался теперь отодрать огромную подушку, но она оказалась приделанной. Тогда он стал на ней прыгать. Этого не вынесли мальчики в зале, и парочка Глебушкиных ровесников уже неслась к сцене.

Папа закрыл лицо руками и опустил голову.

– Не переживай! – шепнула я.

Что я еще могла сказать? Я бы могла пойти забрать Глебушку со сцены, но не стала. Почему точно – мне сложно объяснить. Причина… комплексная. Мне было и стыдно, и смешно, и неприятно, и одновременно я чувствовала довольно острое злорадство – злую радость оттого, что так позорно сейчас разбиты в пух и прах все педагогические опыты крокодильей морды, папиной жены. Что мне до нее? Да ровным счетом ничего. Разве что я умею считать и понимаю, что Джонни появился на свет, когда мне не было и двух лет. Виновата ли она, что мои папа с мамой расстались? Не знаю. И даже не очень хотела бы узнать. Но никакой любви к ней я не испытываю, напротив. Может ли в такой ситуации помочь папин универсальный совет «пожалей ее»? В смысле – приподнимись над ней, испытай свое нереальное превосходство и с этой высоты пожалей. Да, пожалуй. Хотя мне категорически не нравится этот жестокий совет. Но как избавиться от ненависти – не знаю.

Я решила додумать это позже. Сейчас надо было выручать самого папу. Я видела, как папа начинает краснеть, как-то неправильно, краснота поднималась у него от ключиц, к ушам, щекам, подбородку, шла на виски… Папа пошатнулся на стуле… Или мне показалось… Я подхватила его под руку. Папа недоуменно посмотрел на меня и снял мою руку.

– Ты что?! – спросил он. – Совсем уже?

Я в оторопи отодвинулась.

– Что ты лезешь? Что ты везде лезешь? Что тебе нужно? Довольна? Довольна?!

Тогда я пихнула Джонни, надевшего на наушники еще и шапку (он вообще любит ходить в помещении в узкой, плотно обтягивающей его небольшую голову шапке), держась за спинки стульев, перемахнула через папины коленки – папа сидел крайним у прохода – и вышла из зала.

Что, выходит, права была мама? Я рационально и расчетливо хотела получить папино разрешение на выезд, для этого притворно позвонила ему, любезничала, когда мне хотелось поругаться с ним за то, что он обидел и расстроил маму – в стотысячный раз! А вместо разрешения я получила очередную пилюлю, пинок, плевок – как угодно можно назвать то, что папа вдруг сорвал на мне злость.

Я шла домой пешком. Ужасно глупо, глупее некуда! Ноябрь, грязь, слякоть, порывы ветра до восемнадцати метров в секунду – так, по крайней мере, рассказывали по радио, когда мы весело ехали в папиной машине в театр полтора часа назад. Я, как маленькая глупышка, даже не взяла с собой денег. Сумочку взяла, мама мне положила пудреницу, сама я, разумеется, положила телефон и четыре конфеты – для себя и родственников… А денег не взяла. Я не стала звонить маме. Чем она мне может помочь? Приедет на метро и будет меня встречать с билетиком? Нет уж. Сама виновата.

Я прикинула маршрут – как быстрее добежать до дома. Никак. И так далеко, и так. Некоторые мальчики умеют перелетать через турникеты в метро и убегать от охраны. Я бы перелетела легко. Но нет.

Еще можно попытаться доехать без билета на троллейбусе… У меня есть единый социальный билет, но он тоже дома – в большой школьной сумке. Высадят, будет стыдно, я однажды видела, как водитель заставил выйти паренька с футляром, в котором явно был какой-то музыкальный инструмент. Я знаю, что у студентов стипендия восемьсот рублей или около того. Наверно, он потерял свой проездной билет или не смог его купить. Но водитель был непреклонен.

Если бы в Москве был чистый воздух и погода была не такой омерзительной, то неожиданная прогулка оказалась бы, может, и приятной. Но воздух у нас ужасный, ноги у меня промокли через пять минут, до дома – шесть остановок метро. Тогда я себе сказала: жизнь показала тебе, что ты была не права. Ведь мама именно об этом предупреждала? Что жизнь покажет, что и как. Поэтому поблагодари жизнь и представь, что это обычный кросс, областные соревнования, которые Лена выиграла в прошлом году, а ты нет. Просто на ногах у тебя сейчас не удобные теплые кроссовки, а мокрые ботинки, модные, красивые, практически новые. Мама покупала себе, но купила почему-то на два размера больше… Пришлось ей, как у нас часто бывает, отдать новую вещь мне. Бежать в этих ботинках очень жалко, скорей всего, они все разобьются. Но выхода другого нет. Хуже будет, если я заболею. Я покрепче завязала шарф, натянула шапку и, стараясь дышать ровно, побежала в сторону дома.

Пробежав две станции метро, я поняла, что если не сделаю над собой усилия, то точно заболею. В лицо дул ледяной ветер со снегом, моя короткая легкая курточка задиралась от бега, шапка не хотела ровно держаться… Тогда я зашла в метро, посмотрела на женщину, сидящую в будке у турникета. Попросить ее? Сказать, что у меня украли кошелек. Женщина, как будто почувствовав мой взгляд, обернулась. Нет. Такая не пропустит ни за что.

Я постояла у невысокой оградки, дождалась, пока женщина отвлечется и отвернется еще один охранник. И быстро перепрыгнула через бортик. «Эй, ты!» – крикнула какая-то женщина, но я понадеялась, что это не мне. Я спокойно пошла к эскалатору – как приличная, хорошо одетая девушка. Кому может прийти в голову, что я только что прыгала через ограждение? Спасибо Николаю Семеновичу, нашему физруку, которому Мила Яскина откусила палец. Палец, кстати, у него прирос, она его не до конца откусила. Но мальчики до сих пор любят рассказывать, что они видели, как Семеныч нес свою фалангу в пакете, как показал ее Дылде, как Дылда рухнула, задавила пятиклассника… ну и так далее. Это их фольклор, который они не устают творить каждый день. Именно мальчики, кстати. Что странно при их в среднем невысоком интеллекте.