Я решила поговорить об этом с мамой, но не сегодня, когда мама так плохо выглядит. В школу я уже в этот день не пошла, потому что предметы на сегодня остались самые бездарные, те, где ничего не происходит. Учитель просто ждет конца урока, а мы и тем более.

* * *

Проснувшись в субботу, я услышала мамин голос. Дверь в мою комнату была приоткрыта, было хорошо слышно, хотя мама никогда не разговаривает громко. С первого же слова было понятно, что она разговаривает с папой. Ни с кем и никогда она не говорит так виновато, так беспомощно.

– Я ничего теперь уже не могу поделать… Да, это была ошибка… да, ты прав…

Я приподнялась на подушке. Интересно, не о моем ли рождении мама говорит?

Однажды, когда я была маленькой, не знаю точно, сколько мне было лет, но я помню, что еще вовсю каталась на детских горках и качелях, мама с папой обсуждали этот вопрос. И это был единственный раз, когда мама повысила голос на папу и сама ушла. Взяла меня, развернулась и ушла с площадки, выбросив мороженое, свое и мое, которое нам купил папа.

Я помню, как мне было обидно за мороженое – розовое, нежное, в форме сердечка. Я больше никогда такого мороженого не ела. И как непонятно звучали мамины слова, которые она все повторяла и повторяла: «Он говорит, что лучше бы ты не родилась. Лучше бы ты не родилась! Как это можно, как это можно! Как же язык у него поворачивается!» И мне было непонятно – как я могла не родиться? Наверно, я была такой маленькой, что мир без себя еще не представляла. Мир есть потому, что в нем есть я.

– Сережа… Но куда теперь деваться…

Я легко вскочила и пришла в комнату, села перед мамой на пол по-турецки.

– Пусть мне это скажет! – сказала я.

Мама, нисколько не удивившись и не испугавшись, что я пришла, махнула мне рукой.

– Школа как школа, зря ты… Ну плохая, очень плохая. Особенно насчет дисциплины. А где хорошие? Зато она с детства умеет за себя постоять. Этому ее научила школа. Я этому не могу научить, ты знаешь.

Я послушала немного и отправилась в ванную. Ясно, речь не обо мне. Точнее, обо мне и моей школе, а не о тайне моего рождения говорят родители. Папу просто циклит на том, что я учусь не в Курчатовской школе, и не в Ломоносовской, или не в школе имени Ландау, имени Лобачевского, имени Сервантеса, имени Максима Горького… Какие еще есть хорошие, самые лучшие школы? Только что мне там делать? Я учусь хорошо, но не настолько. И в аспирантуру, в отличие от моих родителей, не собираюсь пока, у меня другие цели.

Умывшись холодной водой, я стала делать зарядку на пятачке между двумя комнатами и слушать, что говорит мама.

– Да, это сознательный выбор. А ты думал, Сережа… – Мамин голос дрогнул.

Зачем она все это объясняет? Сейчас мама спросит, не думает ли Сережа, что у нее куриные мозги и что она совершенно ничего не может решить. Папа ей ответит, что именно так он и думает, поэтому не захотел с ней жить. Мне удивительно. Столько вокруг пар, где у женщин не то что куриные мозги, а отсутствие мозга, например, у Нелли Егоровны. А мужчины с ними живут, по многу лет. Прямо уж такой подарок мой папа, чтобы с ним жить! Кстати, бывает, что и мужчины страдают недостатком ума… Вот мой друг Мошкин. Достанется же кому-то такой муж.

– … ты думал, что у меня куриные мозги?… Ты думал, что я ничего решить не могу?.. Нет, я сознательно не забирала ее из этой школы, где все очень плохо. Потому что жизнь – сложная вещь, и это надо знать с детства, а не расти в теплице. Вот когда к Сашеньке подошел недавно их наркобарон Ваня Лучик и предложил помочь…

Я как раз встала на голову, прислонив ноги к стене, и чуть не упала, когда это услышала.

– Мам!.. – закричала я, стоя на голове. – Не надо!..

Было поздно. Папа ненавидит подробности нашей жизни, которые попадают под категорию неразрешимых проблем. Заводится, ищет вину в нас с мамой и обязательно «уходит на дно», чтобы отдохнуть некоторое время от нас и наших проблем. Вот он, как мне и обещал, две недели не звонил. Сегодня взял и позвонил. Мама сама не звонит папе никогда, даже если у меня температура сорок. Наверно, это такой у них договор. Не может же это быть маминой позицией? Мама для этого слишком мягкий человек.

– Пока… – растерянно сказала мама и аккуратно положила телефон перед собой.

– А что ты хотела? – спросила я, уже из нормального положения. – Не будет он про это слушать, потому что нет решения.

Мамины глаза покраснели.

– Я во всем виновата… – прошептала она. – Ты не видела такую синюю коробочку… с таблетками?

Я молча протянула маме таблетки, запомнив название и решив потом посмотреть, от чего они, потому что спрашивать маму бесполезно.

– От чего они? – на всякий случай спросила я.

– А! – отмахнулась мама, с трудом проглатывая большую таблетку. – Ерунда какая-то! От жизни, Сашенька!

– Кто тебе их прописал?

– Да никто… Я посмотрела в Интернете… – Мама испуганно подгребла к себе коробку. – А что?

– Ничего, – пожала я плечами. – Удивительное легкомыслие.

– Сашенька… Вот я билеты с утра оплатила… прямо в Интернете, так удобно… В Хельсинки… Уже написала дяде Коле… Он очень рад…

– А папе ты написала? – Я хотела пошутить, но мама изменилась в лице.

– Ой… Разрешение!..

– Конечно… Ты же помнишь, что было в прошлом году!..

В прошлом году мы собрались в Грузию. Многие сейчас ездят в Грузию и возвращаются оттуда в полном восторге от природы, еды и памятников древности. Некоторые – в другом порядке. Мошкин, например, который ездил туда тоже вдвоем с мамой, запомнил только шашлык с каким-то острым соусом и вино, которое ему налила мама, считая, что свои первые рюмки, бокалы и стаканы нужно выпить дома. Мошкин много раз это все рассказывал, каждый раз по-другому, то ли забывая, то ли придумывая – как он хлебнул соуса, думая, что это сок или сироп, как он выпил одну, две, три бутылки Кинзмараули, Хванчкары, Саперави… Как на спор скакал на необъезженной лошади… Как чуть не упал с фуникулера… Все врет, я думаю.

Мы с мамой решили поехать, взяли билеты, продумали маршрут, накопили денег. За два дня до полета мама вспомнила, что Грузия теперь иностранное государство и что мне нужно разрешение отца на выезд. А папа, услышав про Грузию, сказал:

– Ни – за – что!

– Почему? – изумились мы обе.

– Что там делать? Христианство какое-то там неправильное…

– Чем?

– Или правильное… Неважно! На Алехандру там все будут пялиться! А тебе самой, Василина, там что делать? Тебя тоже еще может украсть кто-нибудь… кто плохо видит… Решит сзади, что тебе двадцать пять лет… Когда украдет, поздно будет, придется жениться… А кто тогда Алехандру растить будет? У меня своих детей хватает…

Мы ждали, что он пошутит и перестанет. А он уперся – и ни в какую! Не дал разрешения, и мы не поехали.