Предложение я задумал сделать шестнадцатого декабря 2012 года. Когда Кейтлин приедет, я ей скажу, что для нас заказан столик в ресторане рядом с нашим любимым филадельфийским парком. Я все устроил так, чтобы наши родные и близкие собрались в ресторане неподалеку и видели нас в парке, – я надеялся, что она скажет «да» и мы все вместе отпразднуем это событие. Выходя из квартиры, я остановился у почтового ящика и «обнаружил» там открытку от моей семилетней племянницы Анны-Марии. Я вручил ее Кейтлин, когда мы шли по парку.

Лицевую сторону открытки украшал яркий детский рисунок – Кейтлин, Анна-Мария и я. Внутри было написано:

Мне показалось важным вовлечь в свой план племянницу – они с Кейтлин были очень близки. Но теперь я рассказываю эту историю с прищуром и усмешкой: если Кейтлин и колебалась с ответом, она уж точно не захотела бы огорчать Анну-Марию. Хотя я и считал, что мы оба были, как говорится, на одной волне в отношении брака, я все равно переживал из-за этого важнейшего момента. Кейтлин прикрыла руками рот. Это стало для нее полной неожиданностью.

Она сказала «да». Мы оба заплакали от счастья.

Придя в себя, мы отправились в ресторан, где нас уже ждали друзья и родные. Когда этот удивительный день закончился, мы вновь остались наедине и некоторое время обсуждали, что делать дальше. Кейтлин работала в Нью-Йорке в сфере моды, но была готова уволиться. Мне оставался еще один семестр медицинской школы – я каждый день бывал в больнице и не мог уехать из Филадельфии. Прежде чем сесть в вечерний нью-йоркский поезд, Кейтлин сказала, что сразу же уведомит работодателя о предстоящем уходе и через три месяца переберется в Филадельфию. Мы будем жить вместе, и она уже сейчас начнет подыскивать там работу. Мы оба считали, что пожениться нам лучше не раньше чем через год, чтобы Кейтлин спокойно разобралась с переездом и трудоустройством, а потом можно будет отдать все силы планированию свадьбы, подготовка к которой несколько осложнится моим лечением. Мы были в полном восторге!

Радость длилась недолго. Через неделю после нашей помолвки я прошел ПЭТ/КТ – я проверялся раз в полгода и на этот раз не опоздал. Помимо рецидива iMCD томография позволяет обнаружить рак – при этом подтипе болезни Кастлемана увеличивается риск развития онкологии. Сканирование показало, что у меня в печени имеется опухоль с повышенной метаболической активностью, потенциально злокачественная. Мои доктора считали, что это скорее не рак, а гигантский клубок кровеносных сосудов – как гемангиомы на моей коже, – так что беспокоиться не о чем.

– Надо просто повторить исследование через полгода, – сказали мне. – Поживем – увидим.

Я помню, что подумал тогда: «Какого черта мы вообще делаем анализы, если все равно игнорируем результаты, которые выходят за рамки нормы?» Я уже неоднократно пострадал от человеческих ошибок, неправильных интерпретаций и собственного избегания проблем. Я больше не собирался, просто доверившись докторам, надеяться на то, что это окажется шарик сосудов, – уж точно не сейчас, когда впереди меня ждала свадьба. Странно, но я не боялся. Из предыдущего опыта я вынес важное знание: нет смысла растрачивать энергию на беспокойство по поводу неизвестного. Может оказаться, что ты волновался намного больше – или намного меньше, – чем следовало. Гораздо полезнее направить свои силы на возникшее осложнение и поскорее выяснить, что, черт возьми, происходит. Гиперфокус внимания на диагнозе не оставлял места для нервозности. Мы с Кейтлин продолжали встречаться каждые выходные и обсуждали, что это могло бы значить, но, следуя моему примеру, Кейтлин в целом сохраняла спокойствие. Я проконсультировался с другим специалистом и настоял на дополнительной проверке. Через пару недель мне провели МРТ. За это время опухоль удвоилась в размерах, показав очень быстрый рост. Мягко говоря, это был не слишком хороший знак. Сканирование подтвердило также, что это, безусловно, не гигантский клубок сосудов и, чтобы избавиться от него, одной надежды недостаточно. Хорошо, что я уже перестал на нее полагаться.

После проведенной биопсии стало ясно: вдобавок к iMCD у меня еще и редкая форма рака, так называемая воспалительная миофибробластическая опухоль с перестройкой EML4-ALK. Сначала я пришел в ужас, хотя непрерывные бои с iMCD меня так вымотали, что на панику едва ли оставались силы. Затем я обратился к Google. «Что такое воспалительная миофибробластическая опухоль?» Через несколько минут ужас сменился оптимизмом! Такие опухоли могут выделять молекулы воспаления, в том числе интерлейкин-6, они способны активировать иммунную систему и вызывать точно такие же симптомы, как при болезни Кастлемана! «Может быть, мне скорее повезло, что у меня обнаружили этот рак? Может быть, опухоль в печени не появилась только что, а была там все это время, провоцируя мои проблемы? Может быть, именно она включает мою иммунную систему и вызывает iMCD? Может быть, когда мы ее вырежем, кошмар исчезнет навсегда?! А если это и есть недостающая деталь в мозаике, которую так ищут все больные iMCD?!»

Операция предстояла серьезная, поэтому Кейтлин уволилась на пару недель раньше и переехала ко мне. Она – последний человек, которого я увидел, перед тем как лечь под скальпель. Мы оба были напуганы, однако я надеялся на то, что удаление опухоли, возможно, поставит точку в моей битве с iMCD.

Пять часов операции, три дозы крови[39], мой двадцать восьмой день рождения – и вот мне уже тщательно удалили пятнадцать процентов печени, включая раковую опухоль. На моем животе – «боевой шрам» длиной в двадцать пять сантиметров. И в довершение ко всему – боль. Эпидуральную анестезию, которой полагалось облегчить мои мучения в период восстановления, сделали неправильно, поэтому, очнувшись, я чувствовал все. Не хватало ни десятибалльной шкалы, ни каких бы то ни было мрачных смайликов, чтобы описать эту адскую боль. Мне разрезали мышцы брюшной полости, иссекли кусок печени, а оставшуюся часть прижгли аргоновым лазером – в сущности, огнеметом, – чтобы остановить кровотечение. Всю ночь я смотрел на часы и ждал, когда пройдет еще пятнадцать минут и можно будет нажать на кнопку и ввести в вену болеутоляющее. Но даже оно не особо помогало. На следующее утро мне повторили эпидуральную анестезию, и пронизывающая боль ушла.

Вскоре после этой процедуры в палату вошел хирург. По его словам, тщательный анализ краев удаленной опухоли показал, что у меня в печени осталось немного раковых клеток. Я попытался присесть, чтобы переспросить, правильно ли я расслышал, но это движение поразило меня, словно удар меча в живот. «Что?! – хотелось крикнуть мне. – Вы не вытащили эту дрянь целиком? Вы меня зашили, не проверив края опухоли? Да это же азы хирургической онкологии!» Но я лишь глубоко вздохнул, а потом тихо и настойчиво попросил хирурга повторить операцию и завершить начатое. Мои мольбы не произвели впечатления. Врач сказал, что в таком состоянии я не перенесу еще одно вмешательство, к тому же лазер, вероятно, убил раковые клетки, если они там остались. Я устал от всех этих взлетов и падений. Я уступил и отдал себя на милость аргоновому лазеру.