— И тогда мертвые воскреснут.

— Да, восстанут из праха… — Он улыбнулся. — Иногда я, желая успокоить себя, думаю, что могущественные ангелы и демоны вроде меня… что мы и есть та самая последняя разновидность людей… способных жить, питаясь одной лишь водой. А значит, мы вовсе не порочны, а просто достигли высшей ступени развития.

Теперь уже улыбнулся я.

— Кое-кто верит, что наши земные тела — лишь один из этапов развития, а духи — другой и все дело в частицах, как ты и говорил.

— Ты прислушиваешься к мнению таких людей?

— Конечно. Я не боюсь смерти и надеюсь, что мой свет когда-нибудь сольется с божественным, даже если этого и не случится. Но я очень внимательно отношусь к чужой вере. Наш век нельзя назвать веком безразличия, как может показаться на первый взгляд.

— Да, согласен, — кивнул он. — Настало время практицизма и прагматизма, когда благопристойность считается высшей добродетелью: подобающая одежда, приличное жилье, соответствующая пища… В общем, ты меня понимаешь.

— Да.

— Но это же время высокой духовности и разума, возможно, единственное, когда разрешено безнаказанно думать, ибо какого бы образа мыслей ни придерживался человек, его не закуют в цепи и не бросят в темницу. Инквизиция чужда современным людям.

— Ничего подобного! Инквизиция жива, ее идеи близки всем фундаменталистам и сектантам, но, как правило, у них недостаточно власти, чтобы хватать и заковывать в цепи современных пророков и богохульников. Вот почему у тебя сложилось такое впечатление.

— Наверное, — согласился он.

Разговор наш прервался на время.

Азриэль наконец-то выглядел вполне отдохнувшим, готовым продолжить беседу. Он повернулся вполоборота ко мне, чуть отставив левый локоть. Золотое шитье на синем бархате явно составляло старинный орнамент, а может, даже имя. Толстая золотая нить сияла в отблесках огня.

Азриэль бросил взгляд на магнитофоны, и я жестом дал понять, что готов внимательно его слушать.

— Кир исполнил обещанное, — начал он. — По отношению ко всем. Он сдержал слово, данное нашей семье, равно как и слово, данное всем евреям Вавилона. Те, кто хотел, а, должен признать, такое желание испытывали не все, вернулись в Сион и построили там храм. Персы никогда не проявляли жестокости по отношению к Палестине. Беда случилась много позже, когда столетия спустя пришли римляне. Об этом я уже упоминал. Тебе известно и то, что многие евреи так и жили в Вавилоне, где изучали Талмуд и делали его списки. Вавилон оставался сокровищницей великого знания до тех пор, пока его не разграбили и не сожгли, но и это произошло позже. Но сначала я хотел рассказать тебе о двух своих повелителях, которые научили меня всему необходимому.

Я кивнул.

В комнате наступила тишина, которую я не посмел нарушить и лишь молча смотрел на огонь. И неожиданно я почувствовал легкое головокружение, словно мое сердцебиение, дыхание, течение всей жизни вдруг замедлились. В очаге пылал огонь, но горели не те дрова, что я приносил. Там лежали кедровые и дубовые поленья, я слышал их треск и ощущал запах. И вновь мне подумалось, что я, возможно, умер и все, что сейчас происходит, — лишь этап эволюции моего сознания. Аромат благовоний привел меня в неописуемую радость. Я знал, что нездоров: болело горло, кололо в груди, но это ровным счетом ничего не значило. Меня не покидало ощущение беспредельного счастья.

«А что, если я все-таки умер?» — мелькнула мысль.

— Ты жив, — тихо и ровно произнес Азриэль. — Да благословит и охранит тебя Господь!

Он молча наблюдал за мной.

— В чем дело, Азриэль? — спросил я.

— Только в том, что ты мне нравишься, — ответил он. — Прости. Я с удовольствием читал твои книги, но я не знал… Не мог предположить, что полюблю тебя. И теперь я предвижу, каким будет мое дальнейшее существование… И отчасти понимаю, что уготовано мне Господом. Впрочем, сейчас это не имеет значения. Мы говорим о прошлом, а не о будущем. И не о Боге и его намерениях.

Чтобы создать поэму, уши не нужны.

Ее лепестки подобны мозгу в кувшине.

Размягченный орех, сплавленный с мыслью, что делает ее почти непристойным знанием и делает ее знание соком из надрезанного ствола.

Точно шлюха, жадно прильни ртом к этой ране, вытяни стебель, обнажи утробный плод, позволь родить детей с хваткими лапками, позволь ей выбраться из своего кувшина и заставить псов выть, когда она появится на свет.

Позволь ей стать злой, голодной, агрессивной.

Положи ее на бумагу.

Прочти ее. Почувствуй ее жало, по сравнению с которым укус скорпиона ничто.

Сделай это сейчас, пока не поздно.

Создай ее, напои собой, ласкай ее, влей в нее свою силу, убери все лишнее — сделай ее больше поэмой, чем на это способна Поэма.

Стэн Райс. Агнец божий (1975)

— Ну а теперь я начну рассказ о двух моих повелителях и о том, чему они меня научили. Уверяю, эта часть повествования будет самой короткой, ибо мне не терпится перейти к событиям недавним. Но я хочу, чтобы ты написал и эту главу моей истории и сделал ее достоянием других. Итак…

Зурван появился в моей жизни весьма эффектно. Как ты уже знаешь, я растворился в прахе и спал. В глубине моей души таилось некое знание, но у меня не получается выразить словами, в чем оно заключалось. Пожалуй, мое тогдашнее состояние можно сравнить с табличкой, хранящей то, что на ней начертано. Впрочем, и это неудачный образ.

Я спал, не зная ни страха, ни боли. И конечно, не чувствовал себя пленником. Я просто не сознавал, кем стал и где нахожусь.

А потом меня призвал Зурван: «Азриэль, Служитель праха, приди ко мне! Оставайся невидимым, но пусть твой целем спешит ко мне изо всех сил».

Я вдруг почувствовал, как неведомая сила взметнула меня к небесам. Я полетел на зов и, как прежде, видел вокруг великое множество духов. Они заполнили все пространство, но я упорно пробирался вперед, стараясь не задеть их, не причинить боли. Их вопли и страдания приводили меня в смятение.

Некоторые даже пытались схватить меня и помешать двигаться дальше. Но я получил приказание и потому решительно отталкивал их, заливаясь смехом от ощущения своей невероятной силы.

Милет предстал передо мной в полдень. По мере приближения к земле сонм духов постепенно рассеивался. Впрочем, возможно, мне только казалось так, а на самом деле я просто быстро летел и не успевал замечать их. Милет стоял на полуострове — это был первый ионический, или, если угодно, греческий, город, который мне довелось увидеть.

Город привел меня в восторг: красивый, со множеством просторных площадей и великолепных колоннад, он был безукоризненным произведением искусства греческих мастеров.