Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Увы, большинство деревенских не спешило присоединиться к собираемой Ходыревым ватаге. Да и о чем говорить, коли в свое время мужики не помогли Ходыреву-старшему отбиться даже от волков! Ну, а большинство парубков, по молодости и глупости своей горящие схлестнуться с ворами, не имели ни оружия, ни ратной выучки, чтобы противостоять ворогу в поле! К тому же отцы непутевых сыновей вскоре крепко взгрели их батогами, обещая добраться и до Ивана – да поставить того на место, чтобы молодежь не губил вслед за собой, в брани-то с черкасами…
Воспоминания Ивана прервались внезапно – сквозь стену летящего навстречу снега вдруг проступили очертания шатра литовцев; до последнего осталось всего два десятка шагов! И Ходырев выдохнул с облегчением, даже каким-то восторгом: впервые за то время, как узнал он о гибели Ульяны, гранитная плита горя словно бы свалилась с плеч парня. Может, только на несколько кратких мгновений, а может быть, и навсегда… Просто пришло понимание, что сейчас он столкнется с врагом, и воздаст этому врагу за все – и как-то уже и не важно, эти ли литовские люди стали палачами семьи Прохора, или нет. Это враг, настоящий враг – для Вани ставший безликим, лишенным человеческого содержания, словно Змей-Горыныч с тысячами голов… Но сруби хотя бы одну голову – и новой уже не вырастит, и змей станет слабее!
Все головы не срубишь, конечно – но Ваня постарается, очень постарается воздать как можно большему числу литовцев! Ведь каждый из них может быть палачом Ульяны – или стать им для любой другой девушки, женщины, ребенка или старика на Руси, обязательно кем-то любимых…
Покрепче стиснув пальцы правой на рукояти увесистого плотницкого топора, левой Иван перехватил засапожный нож с чуть искривленным лезвием – и решительно двинулся к вражескому шатру. Спустя всего несколько кратких мгновений он добрался до входа и снял арты. Ненадолго замерев у полога (и мысленно побранив себя за то, что вырвался слишком далеко вперед, не дожидаясь соратников), Ходырев воскресил в памяти лицо Ульяны, вспомнил ее прощальный поцелуй – после чего решительно шагнул внутрь, откинув полог в сторону!
Лишь ближний ко входу литовец заворочался, приподнял голову, подняв на Ивана мутный взгляд заспанных глаз, после чего что-то бессвязно спросил… Ванька в нерешительности замер – беззащитный враг показался ему совершенно безобидным и не опасным, и чтобы представить, что именно он мог зарубить любушку… Ходырев сразу и не смог – а потому замер в нерешительности, не смея поднять топора. Но тут литовец (а может, и лях), продрал глаза – и уже более грозно, с вызовом и презрением вопросил:
- Kim jestes, smerd?
Ванька понял только про смерда – а когда противник еще что-то рявкнул, вслепую потянувшись к лежащей подле лавки сабли, Ходырев все же вскинул топор, с ненавистью процедив:
- Какой я тебе смерд, пес ляшский?!
Спустя еще удар сердца Иван, собрав всю волю в кулак, с размаху опустил топор на голову пронзительно вскрикнувшего ляха! Так, словно рубил им плашку на дрова… Последний уже нашарил пальцами рукоять сабли – и промедление могло бы обернуться гибелью самого Ходырева!
Впервые отняв жизнь, парень очумело пошатнулся, едва устояв на ногах; все же сохранив равновесие, он попытался было потянуть топор к себе... Но боек застрял в жуткой ране ляха – и Ваня, боясь посмотреть вниз, едва подавил рвотный позыв; после он все же шагнул ко второму литовцу, не проснувшемуся даже после крика товарища…
Упился перед сном? Или привык к крикам делящих с ним шатер людей, чьи души по ночам терзают кошмары содеянного? Так или иначе, Ходырев поравнялся с ним – а после, вновь напомнив себе об Уле, с размаху вогнал граненый клинок засапожного ножа в грудь отчаянно захрипевшего ворога, широко раскрывшего глаза от боли…
…- Открыть ворота!
Михаил Борисович Шеин, вовремя упрежденный посланником «Орла», первым миновал проход Молоховской башни, увлекая за собой четыре с половиной сотни детей боярских. Большинство их оседлали трофейных скакунов, да облачились в литовские пансыри – вооружившись также парными самопалами! А от Грановитой башни вперед уже пошли чуть ранее покинувшие крепость стрельцы, спешащие к линии надолбов, поредевшей напротив Молоховских ворот… Не зря запорожцы отдали столько жизней за топливо для смоленских печей, ох не зря! Даже после частичного восстановления, глубина рядов вкопанных в землю и заостренных кольев, склоненных к кремлю, сократилась вдвое. То ли ляхам не хватило рабочих рук восстановить заграждение, то ли вороги решили, что после понесенных потерь русичи не рискнут пойти на еще одну вылазку…
А вот это они зря.
…До рассвета еще далеко, и ночная тьма все так же непроглядна; хотя вьюга и стихла, но тучи по-прежнему закрывают небо, спрятав и месяц, и звезды от глаз людских… А между тем, с южной оконечности польского лагеря уже доносятся звуки все быстрее разгорающегося встречного боя! Пока гремят лишь одиночные выстрелы (ныне ветер уже не мешает использовать фитильные пищали), но гремят они все чаще – и все громче доносятся крики убивающих друг друга людей… Последние, впрочем, заглушаются тревожным ревом шляхетских рожков и горнов!
Когда же облаченный в прочный зерцальный доспех воевода завершил построение всадников, один за другим раздалось два залпа – один далекий, в том месте, где смоленское ополчение напало на польский лагерь. Как видно ляхи бросили в бой конницу – а стрельцы Орлова встретили ее единственным проверенным средством, пищальным огнем в упор… Ведь Тимофей наверняка держал самых опытных своих воев под рукой, собрав их в единый кулак!
А вот второй стрелецкий залп раздался куда как ближе – от самых надолбов, спешно разрубаемых бердышами. Смоленские ратники уже не таясь вступили в бой с вражескими дозорами – а теперь, как видно, встретили огнем пытающихся отбросить их от заграждения
