кто пытается нас уничтожить, – усмехнулся Хагай. – Люди, мечтающие защитить свою частную жизнь?

– Естественно, разве не очевидно? – кивнул Бони. – И они не остановятся, пока все мы не исчезнем.

Я медленно брел в свою комнату, задумавшись. Все только и спорят о том, что сильнее влияет на развитие и характер человека – генетика или окружение. Влиять-то они влияют, вот только на что именно? Что такое человек?

Когда я открыл дверь комнаты, то был настолько погружен в свои мысли, что чуть не переступил через записку. Маленькая белая бумажка, она ждала меня на пороге, – видимо, ее пропихнули в щель под дверью. Я поднял ее и почувствовал, как холодок пробегает по моей спине. Я закрыл за собой дверь и сел на кровати с запиской в руке. Это было коротенькое послание, всего одно предложение, написанное синими чернилами, печатными буквами:

Не спрашивай про белый экран, пожалуйста.

Я сидел и несколько долгих минут смотрел на записку. Почему-то самым страшным во всем этом предложении, тем, из-за чего я почувствовал холодок, было это слово – «пожалуйста».

20

– Им не нравится, что я так много знаю про них, – сказала она и заплакала.

Я впервые видел, как Даниэла плачет. Она положила голову мне на грудь и обняла меня. Желтовато-шафрановый листик оторвался от дерева, под которым мы сидели, и упал ей на плечо. Легким движением я смахнул его в сторону.

– Почему я не умею держать рот на замке? – спросила она. – Почему я такая идиотка?

– Ты не идиотка, – попробовал я утешить ее, – ты не виновата, что знаешь и слышишь все это.

– Я могла просто помолчать, – жаловалась она, – но мне обязательно надо сказать последнее слово, показать, что я лучше владею ситуацией. «Ты не посмеешь кричать на меня, когда я поздно возвращаюсь домой, я знаю, что ты делал вчера ночью», «Ты не посмеешь кричать на меня, чтобы я прибралась в комнате, я знаю, что ты снова тайком закладываешь за воротник». Как будто если я знаю что-то, но не произношу вслух, то на самом деле не знаю.

Я попытался ее утешить:

– Мысль, которая попала нам в голову, – была ли она на самом деле?

Даниэла меня проигнорировала.

– Тебе надо постараться больше соблюдать дистанцию, – я попробовал зайти с другой стороны, – слушать меньше секретов, меньше мелькать перед глазами. Видеть и быть невидимой.

– Или просто заткнуться, – сказала Даниэла, – и постепенно накопить денег, чтобы сбежать и жить отдельно от родителей.

В очередной раз я попытался вернуть ее на землю:

– Не думаю, что это хорошая идея; бродить по улицам в семнадцать лет – это очень трудно, даже если не читать мысли. Куда ты пойдешь? Дома у тебя по крайней мере есть свой угол, и большую часть дня ты там одна, так что можешь…

– Может, начать шантажировать их? – рассуждала она вслух. От рыданий, сотрясавших ее несколько минут назад, не осталось и следа.

– Своих родителей? – спросил я. – Ничего тупее не придумала?

– Ладно, ладно, ну, допустим, не их, – сказала она, будто извиняясь, – может, других людей? Сидеть в каком-нибудь кафе, слушать мысли, искать извращенцев, взяточников, тех, кто планирует преступление, а потом выходить с ними на связь и шантажировать?

– Или, например, заявлять в полицию.

– Ты такой зануда иногда, – вздохнула она, – ну подумай, у всех же есть секретики, и никто не любит, когда их раскрывают, так почему бы не подзаработать на этом?

– Эмм… потому что это некрасиво? Потому что придется иметь дело с очень неприятными людьми?

– Ну раз меня по-любому все ненавидят… – Она встала и отряхнула листья с платья.

Я поднял с земли книгу, которую отложил в сторону, пока она рыдала на мне. Кажется, мы переходим к следующему этапу: она отвлекается от домашних проблем при помощи коварного и безнадежного плана, а я возвращаюсь к книге и просто киваю в нужный момент. Я не прочитал и полстраницы, как ее рука легла на книгу, закрыв текст. Ее лицо снова возникло передо мной, на этот раз на нем сияла плутоватая улыбка.

– Придумала, – сказала она.

– Что же? – спросил я.

– Я буду открывать те секреты, которые люди сами желали бы раскрыть, – заявила она.

– И сколько же таких наберется? – поинтересовался я.

– Я буду устраивать сеансы чтения мыслей, – сказала она. – Как Александр, Ури Геллер, или Аннеман… Иначе зачем я о них читаю постоянно?

– Я знаю только Ури Геллера, – ответил я, – и думаю, что ты читаешь о них, чтобы доказать, что мы не одиноки, что были другие, кто умел слышать мысли.

– Если они не слышали мысли и все равно имели успех, почему я не смогу давать представления, как они? Только подумай, а?

– И все-таки, – я пытался говорить спокойно, – у тебя не получится выступать перед публикой. Их мысли тебя парализуют. Ты не сможешь делать ничего, и уж тем более выступать.

– Это все технические детали. – Она мотнула головой. – Разберемся.

Разберемся? Ну-ну.

И все-таки она разобралась.

Она начала с пижамных вечеринок. «Девочки моего возраста, – говорила она, – может, чуть помладше. Это же идеально, нет?» Она выучила несколько карточных фокусов на всякий случай, придумала сценарии для нескольких театрализованных сеансов чтения мыслей. Выходила на улицу по ночам расклеивать объявления около школ и на стендах в элитных поселках. Многообещающее описание, скромное вознаграждение, реклама по сарафанному радио. Методом проб и ошибок она нашла формулу успеха. «Если в комнате не больше семи-восьми участников и они спокойно сидят на расстоянии двух с половиной метров от меня, я слышу жужжание. Раздражающее, неприятное, отвлекающее, но оно не выбивает меня из колеи».

По большей части сеансы проходили в гостиных. Несколько девочек, в идеале четыре-пять, и еще пара родителей, наблюдающих издалека. Они усаживались в круг на полу или на диване, подаваясь вперед от любопытства, а она сидела на стуле, по меньшей мере в двух с половиной метрах от них, закрыв глаза, картинно сложив руки на коленях. Она отказалась от карт и прочих фокусов на очень раннем этапе. Еще один стул стоял рядом с ней, девочки вставали и по очереди садились на него.

На полу между ней и группой девочек были разбросаны карточки со словами, числами и картинками, которые позволяли ей привязывать мысли девочек к заранее определенным понятиям и идеям, а еще чтобы был предлог сидеть на таком большом отдалении от них. Когда одна из них садилась рядом и концентрировалась на той или иной карточке, Даниэла нарочито, с трудом «выдавливала» из себя описание карточки, о которой