ведра в углу комнаты. Я лежал в кровати на спине, закрыв глаза и тщетно пытаясь заснуть, после того как сон, который я уже забыл, разбудил меня посреди жаркой ночи. Может быть, я снова был в лесу с Даниэлой; может, стоял один, а вокруг меня, насколько хватает взгляда, было натянуто огромное полотнище белой ткани – тот самый «белый экран». Я проснулся и на секунду задумался, словно китайский философ Чжуан-цзы, который однажды погрузился в размышления: приснилось ли ему, что он бабочка, или он бабочка, которой приснилось, что она Чжуан-цзы? Может, я все еще в лесу с Даниэлой, а все, что происходит в гольф-клубе, мне лишь снится?

Наконец я сдался. Встал, умыл лицо, налил немного воды в маленький стакан, стоявший около раковины, и медленно выпил, глядя в окно на безмолвную, темную площадку для гольфа. Зеленые холмы простирались до горизонта, и высокие флажки, обозначающие лунки, были похожи на тонкие тихие пугала. Я ждал, что они вдруг зашевелятся, как былинки на ветру, но это были всего лишь столбики, смотрящие на меня из ночи. Я немного поблуждал взглядом и увидел фигуру, сидящую на одном из кресел на краю поля неподалеку от здания. Я попытался понять, кто это, но с моего угла зрения получалось разглядеть только тень от неподвижной головы, смотревшей, как и я, на темное поле.

Фокус сместился, так иногда бывает, и вдруг я увидел свое отражение в темном окне. Внезапное чувство отчужденности охватило меня. Когда я построил свой дом в лесу, решение сделать большую часть стен из зеркального стекла казалось не более чем дизайнерской прихотью, из тех, что ты сначала чувствуешь, а потом придумываешь им рациональные объяснения. Немного важничая, я объяснил это решение себе тем, что хотел, чтобы дом был как я: видно все, что происходит вокруг, но никто не может заглянуть внутрь. В итоге я получил здание, которое днем сливалось с окружающей природой, а ночью показывало мне меня самого в бесконечном количестве отражений.

Теперь отражение вернулось ко мне, а с ним и странное ощущение. Как и до́ма, отражение было полупрозрачным, ускользающим, то появляющимся, то исчезающим в зависимости от угла зрения. Я постоял еще несколько секунд, перемещая фокус то внутрь, то наружу, то в мир, то в себя, и странное послевкусие от увиденного сна вперемешку с последними песчинками сонливости, застрявшими во мне, обострило чувство нереальности.

Я уже не знал, что думать. Записка, которую подсунули мне под дверь, пробудила во мне что-то. Ощущение безопасности, которое здесь вернулось ко мне, вдруг испарилось. На мгновение я задумался, установлена ли камера в коридоре, – тогда можно было бы понять, кто положил записку, а потом я вспомнил, что еще не видел даже те кадры Рафи, которые Мерав обещала мне показать. Хоть я и должен был ей безоговорочно доверять – она спасла меня дважды и раскрыла мне секрет подземной базы, – я все еще чувствовал, что за ее решительностью что-то скрывается. Пути Мерав неисповедимы, подумал я. Наконец я отвел взгляд в сторону. Часы показывали почти пять утра. Я понял, что уже не усну, оделся, спустился вниз и вышел на улицу. Теперь не могло быть сомнений в том, кто там сидит: богатырское телосложение и невероятных размеров борода. Фигура, которая постепенно проявилась среди теней, оказалась Аароном Иври, в серой рубашке, застегнутой на все пуговицы, с руками, сложенными на груди. Он сидел и молча всматривался в ночь. Услышав мои приближающиеся шаги, он поднялся и медленно повернулся ко мне.

– А, – сказал он, – следователь-покерист. Что привело тебя сюда?

– Знать бы самому, – ответил я, – мне что-то неспокойно. Много над чем надо подумать.

– Вы, молодежь, слишком много думаете, – проговорил он, повернувшись обратно и откинувшись назад в маленьком садовом кресле. – Ладно я, мне приходится просыпаться в такой час из-за возраста. Душа чувствует, что времени все меньше, и хочет успеть пожить побольше. Но ты-то чего? Без сна ведь и мысли путаются. Как же тебе в таком состоянии в покер играть, а?

И тогда я вспомнил.

– Мы ведь уже виделись, – сказал я. – В Лас-Вегасе, да?

– Весьма вероятно, – согласился он, – я тоже там бывал в свое время. Ты не единственный читатель мыслей, кому в голову пришла эта идея. То был не самый стабильный период в моей жизни… Мне не раз доводилось ночи напролет сидеть у бара после игры. В то время у меня не было бороды, и мы с тобой тогда порядочно набрались. Я любил выпить, это да, но всегда соблюдал режим сна.

– Я уже не смогу уснуть. Разве что днем, – сказал я, – отрублюсь где-нибудь за столом или стоя в лифте.

Он рассмеялся, а потом резко и глубоко прокашлялся. Мы посидели несколько минут в молчании.

– Ты сказал за ужином, – произнес я наконец, – что тебе доводилось видеть мир глазами обычного человека и глазами читателя мыслей.

– Верно, – отозвался Иври.

– Я подумал, – продолжил я, – что очень мало помню из своего детства, из того периода, когда чтение мыслей еще не было у меня развито. Но ты сказал «обычный человек». В каком возрасте ты начал слышать мысли?

Он скосил на меня взгляд, подняв брови:

– В тридцать один год.

– Вау, – сказал я, – а раньше ты слышал что-то? Обрывки, может, волны, как Михаэль? Как у тебя это началось?

На этот раз он развернулся ко мне всем телом.

– Что значит «как у тебя это началось»? – спросил он. – Ты разве не знаешь?

– Ну я лет в восемь, девять, десять окончательно понял, что слышу не только себя… – сказал я, будто за что-то извиняясь. – Я знаю, как это ощущается, когда оно начинается, я просто…

– Ты же знаешь, с чего вообще все началось? – спросил он удивленно. – Все это?

– Все… все это? Что значит – все это?

Он повернулся обратно и погрузился в раздумья на несколько долгих секунд.

– Ты, кажется, и правда ничего не знаешь, – сказал он наконец, набрал воздуха в грудь и начал рассказывать. Медленно, осторожно, будто взвешивая каждое слово. – Хоть я и просыпаюсь так рано не по своей воле в последние годы, но должен признать, что мне это нравится. Нравится сидеть и смотреть на горизонт, наблюдать, как солнце встает. Это не связано с романтикой рассвета или чем-то таким. Мне просто нравятся события, которые происходят медленно, так, что нельзя ткнуть пальцем в точный момент, когда именно они произошли. В какой-то момент отвлекаешься от своих размышлений, смотришь – а уже утро.

Точно так же не существует одной-единственной песчинки,