пистолет, который всегда при мне, и он может пригодиться, я уверен. Но ты не должна предъявлять претензии к тем, кто на двадцать процентов хочет защитить себя и на восемьдесят – познакомиться с другими читателями. Не удивлюсь, если почти все здесь собрались, чтобы сбежать от этого проклятия, от слышания мыслей…

Тишина воцарилась за столом. Все вдруг принялись сосредоточенно жевать, потупив взоры.

– Но… но это же ужасно – воспринимать это так! Почему «проклятие»? – возмутилась Сиван. – У нас своя миссия в мире. Наша чувствительность, то, что мы улавливаем мысли, – это наше благословение. Нам самим решать, прятаться ли от мира в своей раковине, как улитка, или понять, как впустить мир в себя сквозь трещины в нашем сознании, чтобы сделать его лучше.

Я увидел, как Михаэль закатил глаза, а Мерав прикусила губу, сдерживаясь, чтобы не сказать что-нибудь резкое.

Аарон Иври, все это время тихо сидевший в сторонке, медленно заговорил:

– Девочка моя, мне уже много лет. Я видел мир глазами обычного человека и глазами читателя мыслей и могу сказать тебе, что мы не знаем о людях больше, просто потому что слышим их потаенные мысли. Все, что ты слышишь, проходит сквозь твои фильтры. Даже если будешь стоять рядом с Бэтменом и слушать его мысли, все равно не поймешь, каково это – быть Бэтменом.

– Но дело вообще не в том, – услышал я свой голос, – знаем или не знаем. Это только мешает. Когда слушаешь мысли всех подряд, не можешь ничего достичь сам, потому что каждый раз это не ты. Ты не знаешь, хочешь на самом деле чего-то или нет, потому что, возможно, этого хочет другой.

– Подлинность, – сказала Сиван, и мы посмотрели друг на друга.

– Да, – сказал я.

Михаэль усмехнулся.

– Некоторая часть нашего тела – это не человеческие клетки. Это бактерии, вирусы и прочее. Тогда почему ты так уверен, что твои мысли должны быть чисты? Ты правда думаешь, что уединение и размышления откроют тебе, кто ты есть на самом деле? Ты – это трение о мир, то, как ты отвечаешь ему, то, как вещи извне погружаются в тебя.

– Мы не все тут «чувствуем атмосферу», как ты, – сказал Бони.

Михаэль зло обрушился на него:

– Ну да, я слышу только в общих чертах, и что? Будешь сразу отвергать все, что я говорю? Я не собираюсь оправдываться. Я могу сидеть в комнате, полной людей, и быть с ними на одной волне, а вам приходится сидеть дома и заниматься самокопанием.

– Я всего лишь пытаюсь сказать, что… – начал было оправдываться Бони.

– Знаю я, что ты пытаешься сказать, – повысил голос Михаэль, – давай, давай, иди прячься в свою нору! Я, может, и не способен чувствовать атмосферу в этой комнате, но прекрасно знаю, что обо мне думают. Мать Тереза сидит среди агонизирующих стариков и рассказывает им сказки, а все умиляются. Я помогаю живым людям получить то, что они хотят, помогаю фирмам удовлетворить спрос сотен тысяч людей, но мои слова не берут в расчет, потому что я делаю на этом деньги. Ладно. Вы все боитесь людей, вы все шушукаетесь между собой о том, как люди полны тайн и как ужасно их слышать, какие они плохие, давайте их осчастливим и дадим им шанс. А я вот люблю людей.

Разъяренный, он встал из-за стола и пошел к двери широкими шагами. Все провожали его взглядом.

– Михаэль, – успокаивающе произнесла Сиван, – мы ничего такого не сказали, ты просто…

Он поднял руку, и она замолчала. Он вернулся к столу, посмотрел в лицо каждому из присутствующих, а потом нагнулся и взял еще два куска пиццы.

– Отличная пицца, – сказал он тихо Мерав, – спасибо. Я у себя в комнате поем, – и демонстративно вышел.

– Человек, который использует людей, объясняет нам, как он их любит, – с издевкой проговорила Михаль, а потом повернулась ко мне. – Ты хочешь понять, кто ты? Добро пожаловать в клуб. В котором состоит девяносто процентов человечества. Человек, кожа которого чувствительна к солнцу, выходит на улицу только ночью; человек, у которого от громкой музыки болит голова, надевает беруши. А мы вынуждены держаться подальше от людей. Поверь мне, из всех возможных проблем наша – самая безобидная. А подлинность можно проморгать где угодно и обрести где угодно.

– Человеку в жизни нужна понятная иерархия потребностей, вот и все, – сказал Бони. – Как субординация в армии. Знать, что важнее для тебя, знать, что идет за чем. И тогда все ясно и понятно.

– Заметно, что ты еще не бывал у Шапиро, – улыбнулась Сиван.

– Ей это скажи. – Бони указал на Мерав. – Я каждый день уламываю ее, и все без толку. Он, – Бони указал на меня, – пять минут назад появился, а уже побывал у него.

– Бони, в этом нет никакого большого заговора, – сказала Мерав. – Знаешь что, Шапиро будет здесь снова завтра утром, я поговорю с ним и организую вам встречу.

Бони сморщил нос.

– Уотэвер[10], – сказал он.

– Ладно, это была абсолютно бесполезная и очень изматывающая беседа, – призналась Михаль и встала. – Если интернет завтра не появится, рада буду поболтать утром о том, насколько мы чокнутые, одинокие, злые и не знаем, кто мы есть.

– И о неприкосновенности частной жизни, – добавил Бони.

– А с ней что? – спросил я.

Бони косо посмотрел на меня, поигрывая маленькой резинкой.

– Мы все заботимся о своей подлинности, но не надо забывать о неприкосновенности частной жизни других. Думаете, кто-то из них хотел бы, чтобы мы знали его самые большие тайны только потому, что он прошел мимо нас по улице? На нас лежит ответственность слышать их только тогда, когда они к этому готовы, только когда хотят этого. Именно поэтому надо держаться подальше от людей. Не ради нашего покоя, а ради их права на частную жизнь.

– Частная жизнь давно умерла, – сказала Михаль. – Ты разве не слышал? И это хорошо. Неприкосновенность частной жизни – ложь, отговорка, чтобы делать то, что делать не стоит. Когда все будут знать всё обо всех, по-настоящему, то в мире исчезнет преступность.

– Везде, где есть люди, есть и секреты. – Бони вперил в нее взгляд. – У каждого из нас тоже есть секреты. У тебя, у меня, у Мерав, например, даже у самого Шапиро. Кто мы без секретов? Клоны друг друга. Пустые скучные бутылки без вина. А когда много секретов собирается в одном месте, некая критическая масса секретов, то возникает черная дыра. А черная дыра – это разрушительная сила, а не созидающая.

– Так вот