Профессор внезапно срезает угол и направляется прямиком к ним. Пожимает им руки. Судя по его жестам, он просит разрешения пройтись со своим устройством и по заднему, и по переднему двору. Гибсоны оживленно кивают.

Мечтают попасть в телевизор, как пить дать. Надеются, что скоро про меня снимут кино. Не поэтому ли миссис Гибсон вымыла голову, надела шлепки и залепила мозоли свежими пластырями? Хочет прибить под почтовый ящик еще одну табличку: «Исторический памятник», как на доме Лиззи Борден?

У меня за спиной хлопает калитка, и во дворе внезапно воцаряется тишина. Входят еще четыре человека. Двое полицейских в джинсах с лопатами и металлоискателем и две женщины в защитных костюмах с фонарем и большим фотоаппаратом. Их прибытие отмечает собой конец моего мучительного ожидания.

В дальнем углу двора один из полицейских в форме уже срезает замок с люка, затем дергает его на себя – дверь легко открывается. Полицейский тут же отскакивает и зажимает рукой рот и нос – то же самое делают все окружающие, даже Джо. А ведь она, по ее собственным словам, на руинах Международного торгового центра нанюхалась запахов, которые не забудет до конца жизни.

Дальше все происходит очень быстро. Присутствующим деловито раздают маски, а один из полицейских в джинсах, словно юркая змея, прыгает в чрево убежища. Ему спускают лопату и фонарь. Следом отправляется женщина в защитном костюме. Видимо, места там немного: все остальные ждут снаружи и о чем-то оживленно переговариваются с теми, кто внутри.

Мистер Белл никогда не разрешал нам открывать люк. «Там такая мерзость, девочки. Нечего туда соваться».

В убежище скидывают пустые полиэтиленовые пакеты для вещественных доказательств. Через пятнадцать минут два переполненных пакета поднимаются на поверхность. Их ставят к забору.

Женщина в защитном костюме подзывает полицейского с металлоискателем. Будут искать драгоценности? Я могла бы сказать им, что Лидия всегда носила на пальце тонкий бабушкин перстенек с крошечным рубином. В сотый раз я задумываюсь о том, почему полицейским так и не удалось найти семью Беллов после их поспешного отъезда. Они словно исчезли с лица земли.

Джо протягивает руку покрытой грязью женщине и помогает ей выбраться. Ее место занимает полицейский с металлоискателем. Гибсоны жуют картофельные чипсы, передавая друг другу миску с соусом. Геолог методично обходит владения с георадаром, время от времени останавливаясь и изучая картинку на экране.

Цирк, ей-богу.

Из убежища поднимают еще один пакет с вещдоками. Потом еще и еще. Все они выстраиваются в ряд вдоль забора. В конце поднимают шесть плотных черных пакетиков, похожих на туловища пауков без лапок. Следом выходят два полицейских с черными по колено ногами. Они сдирают с себя перчатки и собираются на короткое совещание.

Джо оборачивается и начинает искать меня взглядом, находит и с тревожным лицом идет ко мне. Самые длинные двадцать ярдов в моей жизни.

Как же я могла так долго держать там Лидию? Почему не сообразила раньше?!

Джо кладет руку мне на плечо.

– Мы ничего не нашли, Тесса. Копнем поглубже, но ребята уже вырыли яму в три фута и наткнулись на слой глины и известняка. Чтобы что-то спрятать в таком грунте, убийце понадобилась бы вечность. Вряд ли он стал бы этим заниматься.

– А что тогда… в пакетах?

– Раньше в подвале хранили картошку и консервы. Там по колено битого стекла, гнилых фруктов и овощей. И пара дохлых кротов. Влаги предостаточно, чтобы все это гнило и плесневело годами. Бетонный пол весь в трещинах.

– Ох… получается, я столько народу на уши подняла – и зря! Простите.

В действительности я ничуть не раскаиваюсь. Наоборот, мне на удивление радостно. Лидия может быть жива! Значит, она вполне могла прислать мне те цветы.

– Мы на всякий случай изучим содержимое пакетов. Не переживайте, Тесса, мы все понимали, что вряд ли найдем что-то существенное. Но решили перестраховаться.

За ее спиной профессор проходит с георадаром прямо под входом в подвал. Вокруг собирается небольшая толпа – включая Гибсонов, которые проникли за желтую ленту. И тут из середины толпы раздается крик. Полицейские в форме разгоняют собравшихся, чтобы пропустить людей с лопатами.

Они что-то обсуждают с профессором, и тот наконец принимает решение. Показывает полицейским, какого размера яму надо копать.

Тесси, 1995

Врач рассказывает мне историю из своего детства.

Ему тогда было двенадцать.

Я уверена, что рассказывает он не просто так, а с каким-то умыслом, но, боже мой, когда же он перейдет к делу? Последнее время он частенько растекается мыслью по древу.

Сегодня меня все раздражает, даже жирное пятно на его очках. Лидия смыла в унитаз весь мой «бенадрил». «Прости», – сказала она, спуская воду. Однако у нее явно есть другой повод для тревоги, кроме этих розовых таблеточек. Что-то с ней неладно. Последние две недели она часто опаздывает на наши встречи или вовсе их отменяет; придумывает какие-то нелепые оправдания, пачкает зубы розовым блеском, а еще то и дело краснеет. Лидия совершенно не умеет врать. В конце концов она все мне расскажет, поэтому я не пристаю к ней с расспросами.

Конечно, стоит доктору начать рассказ, как я тут же начинаю подозревать его во вранье. Он говорит, что в детстве был пухляком. Сейчас-то у него под рубашкой (белый накрахмаленный воротничок расправил идеально ровные крылья, точно приколотая к картону бабочка) прямо-таки стальные мышцы. Недавно я случайно задела его руку. Она была совершенно твердая и напряженная – как будто из плеч у него росли ноги бегуна.

– Каждый день я возвращался из школы в пустой дом, – говорит мой врач.

Почему-то мне становится страшно за этого мальчика, который день за днем оказывался в пустом доме, хотя он и сидит сейчас передо мной, целый и вроде бы невредимый.

– Тесси, мне продолжать? Или тебе неприятно это слушать?

– М-м, нет, нормально. Рассказывайте.

– Зимой дома всегда было темно и холодно. Поэтому первым делом, открыв ключом дверь, я подходил к котлу и включал отопление. Даже не сняв портфель и куртку. По сей день для меня гудение печки, запах исходящего от нее жара… это запах одиночества. Тесси, ты слушаешь?

– Да. Я просто не пойму, как это относится к делу. Вы вроде про что-то страшное хотели рассказать.

Я чувствую разочарование. И облегчение. И еще – легкий интерес.

Мне приходит в голову, что я, наоборот, обожаю запахи, связанные с теплом. Запах дыма из труб прохладным вечером, когда бежишь по улицам, ароматы барбекю воскресным днем. Шипящий на углях жир, крем от загара «Банана боут», горячие полотенца из нашей старой сушилки. Я как будто не могу согреться, особенно после смерти мамы. Однажды я включила электрическое одеяло на полную мощность, и нагревательные элементы оставили черные пятна на голубой ткани. Папа его забрал. Я до сих пор люблю укладываться рядом с решеткой обогревателя в полу маминого гардероба и читать. Не знаю, как бы я пережила минувший год, если бы у меня не было возможности ежедневно выходить на задний двор, ложиться на шезлонг и поджаривать на солнце все свои черные мысли, пока они не сгорают дотла.