Золотой мальчик-адвокат и девушка с клеймом дьявола.

Одной рукой я выдергиваю шпильки и распускаю волосы – прекрасно зная, что делаю. Его взгляд я не забуду никогда, что бы ни случилось потом.

Даже если мы не спасем Террела.

Даже если мой монстр сожрет живьем нас обоих.

Я протягиваю руку и выключаю свет.

Это единственное правило, которое я сегодня не нарушу.

Лишь во время секса я поклоняюсь тьме.

– А этот? – Он проводит пальцем по тонкой линии на моей лодыжке, и я вздрагиваю.

– От операции. Я ведь сломала лодыжку… в тот вечер. Прошу, иди ко мне. – Я слегка потягиваю его за волосы, но он не слушается.

– А это что? – Билл давит пальцем маленькую бабочку чуть выше моего правого бедра.

– Перед судом набила… Захотелось вдруг.

Меня внезапно охватывает та острая, необычайная боль. Когда я вижу людей в татуировках, рассказывающих о своих планах наколоть еще парочку, я их понимаю. Это затягивает.

Я хочу только одного – свободы. Бабочки свободны!

В ушах звенит голос Лидии. Она цитирует эту строчку из «Холодного дома» татуировщице на ярмарке, лежа лицом вниз на чистом полотенце. Шатер закрыт, и внутри настоящая парилка. Джинсы Лидии расстегнуты и приспущены, так что видно гладкое белое бедро. Я, как ни странно, пошла первая, откуда только храбрости набралась? Крылышки моей бабочки теперь пощипывают, особенно когда я смотрю на точно такую же татуировку, которую незнакомый человек выводит на теле моей лучшей подруги.

Пальцы Билла заставляют меня вернуться в настоящее. Он медленно продвигается вверх по моему телу, словно собирая вещдоки для суда. За последние полтора часа это первое свидетельство того, что мой мозг еще работает.

Трехдюймовый шрам над левой ключицей прикрыт распущенными волосами. Он убирает их в сторону. Он знает.

– Расскажи про этот.

Этого шрама я особенно стыжусь. Мне всегда кажется, что его тоже оставил мой монстр: он словно вытатуировал его своими руками. На самом деле руки убийцы не оставили на моем теле ни единого шрама.

– Врачи «Скорой» немного запаниковали… ну, когда меня нашли. Фельдшер с криками вбежал в отделение неотложной помощи, неся меня на руках. Кардиолог потом долго негодовал: как так можно, мол, в конце концов мне бы действительно понадобился кардиостимулятор, но не в тот вечер, не сразу. Провода было трудно извлечь, поэтому их оставили внутри. – Я слегка напрягаюсь, когда он прижимается носом к моей шее. Вряд ли он ничего не знал. «Бедная девочка с кардиостимулятором» – этой фразой, помнится, Аль Вега окончательно продавил присяжных. – Ты вроде читал протокол судебного заседания?

– Да, но я хотел услышать это от тебя.

Ага, значит, Билл все-таки на рабочем месте. Любовные чары вмиг развеиваются, как пыль.

– Может, позвоним Джо и спросим, что в коробке? – Меняю тему. Чтобы не заметил мою боль.

– Она сама позвонит, гарантирую. Постарайся об этом не думать. И кстати, где отец Чарли? Я хочу знать, есть ли у меня соперник.

Его вопрос кажется надуманным и неискренним.

– Лукас сказал бы, что соперничать с ним бесполезно. Он обычно довольно высокого о себе мнения. Что поделаешь – военный. Без эго им не выжить. – Я глажу Билла по щеке. – Мы расстались много лет назад. Сейчас просто дружим.

Между нами с Биллом все случилось слишком быстро, и теперь мы катимся назад. Это плохо. Все-таки правила секса лучше не нарушать. Наклоняясь за футболкой, я придумываю еще одно: никогда не надевай армейскую футболку одного мужчины сразу после секса с другим.

– Не уходи, – тихо говорит Билл. – Я больше не буду задавать вопросов. Останься. – Он затягивает меня обратно в постель, прижимается к моей спине и укрывает нас одеялом. Перед жаром его тела я беззащитна.

Сон не приходит.

Я устраиваюсь поудобнее в объятьях Билла. Закрываю глаза… и уплываю.

Мы с Лидией снова в шатре. У ее бабочки понемногу появляются крылья. Татуировщица не такая уж и старая, лет двадцати пяти. На ней сине-бело-красный топ с открытым животом и плечами. На спине – кружево белых шрамов, возможно, от ремня.

Прямо на шрамы набита татуировка из четырех слов:

Я все еще здесь.

Тесси, 1995

– Тесси, ты слушаешь?

Вечно его волнует, слушаю ли я.

Я не отрываю губ от полосатой соломинки из «Дейри куин», через которую пью «Доктор Пеппер». Листья на ветках, что стучат в окна кабинета, за последнюю неделю превратились в ярко-красные. Никогда не видела, чтобы дерево так краснело в августе: его словно разукрасил Моне. Быть может, так Бог напоминает мне: цени свое зрение. Радуйся, что прозрела. Впрочем, если бы этому Богу можно было доверять, я бы вообще не ослепла.

Я вытираю с глаз растекшуюся от пота тушь. Лидия в последнее время постоянно покупает и пробует новую косметику, а я, наоборот, пытаюсь превратиться в незаметное пятно. Она долго билась над моим шрамом и в итоге сумела его замазать: «Мэйбеллин фэйр стик № 10», «Кавер герл ньютралайзер 730» плюс тюбик с какой-то зеленой гадостью. Она записала на бумажке, в каком порядке надо наносить эти средства, а затем быстренько накрасилась сама. Получилось шикарно. Мой папа как-то сказал – любя, – что у Лидии отбоя не было бы от парней, научись она держать рот на замке. Добавляя последний слой прозрачной туши на ресницы и розового блеска на губы, она рассказала мне про Эрику Йонг и секс нараспашку. Я впервые услышала от нее это слово – Лидия словно выпустила пулю в лоб нашему детству.

– Секс нараспашку – это секс с незнакомцем, – пояснила Лидия. – Никаких обязательств, никаких угрызений совести.

Я все больше чувствую себя колесом, увязшим в грязи, при этом Лидия давит и давит на газ.

Врач прерывает мои размышления.

– Тесси, что с тобой такое? О чем ты думаешь?

О сексе нараспашку. И о том, как замазывать шрамы.

– Мне жарко. И скучно.

– Хорошо, тогда такой вопрос: какое чувство ты испытывала наиболее часто за последние два дня?

С тех пор, как вы обняли меня на диване и выдали в себе человека?

– Не знаю. – Я пытаюсь увильнуть от ответа. Что за дурацкая привычка: задавать личные вопросы, стоя в пяти футах от собеседника?

– Мне кажется, ты испытываешь чувство вины. Почти постоянно после того события. И мы никак не можем это обсудить.

Я медленно потягиваю газировку из картонного стакана и смотрю на него. Событие, мать его! Да, меня до сих пор бесит это слово.

– И в чем я себя виню?

– В том, что не смогла предотвратить случившееся и помочь Мерри.

– Мне было шестнадцать лет. Я спортсменка. Пусть я до сих пор не знаю, что именно со мной случилось, я почти наверняка могла это предотвратить. Если бы была чуть внимательней. Я не двухлетка какая-нибудь, меня так просто в машину не запихнешь.