В детстве я представляла, фантазировала как мне сделают предложение. Это всегда был Страж. Иногда его фигура туманилась, но чаще всего представлялся эффектный брюнет со смеющимися глазами и выдающихся размеров подбородком. Он обещал бросить к моим ногам мир, быть нежным и подарить платье с блестящими оборками, которое категорически отказывалась покупать мама. Воображаемый жених отличался редкой покладистостью, соглашался на любые требования, и оного вызывал неописуемый восторг В мечтах я вопила «Да!» и прыгала как сумасшедшая. Но прошло время и во главу угла своих фантазий о будущем я поставила месть. Наказание Хаоса за нашу осиротевшую семью, за непрожитые годы моей веселой мамы, за одиночество отца. Предложение Райдена показало, насколько я забыла о себе. Я сейчас стояла и взвешивала — насколько этот брак поможет или помешает моей предстоящей учебе в ГАСе. Не думая — хочу ли я стать частью жизни Камачо.

А я — хочу! Я зажмурилась и выдохнула:

— Я хочу, хочу за тебя замуж, но не в ГАСе. Ты уверен, что замужней мне будет проще? О нас сразу узнает все общество, обо мне заговорят не только здесь, в стенах академии, а во всех семьях нобилей. Вместо тушения пожара, мы его раздуем.

Меня стиснули в объятиях. Белая завесь волос скрыла мир.

— Значит станешь невестой. Не настолько окончательно, чтобы шокировать свет, но вполне понятно для местных кавалеров, провожающих тебя голодными взглядами.

— Могу я подумать?

Под пальцами стучало его сердце. Сильно, быстро. Нырнув под сорочку, я обхватила руками твердое, покрытое рельефными мускулами тело.

— Не так я себе представлял обручение, — пробормотал Райден. А я прижалась губами к вспыхнувшей рунами груди. Теплой и гладкой. Восторг, целое поле для поцелуев. — Могу называть невестой?

Какой упрямый… — Я подумаю… пожалуйста. — Все, хватит сомнений, — Жесткие ладони припечатали плечи к стене. Как бабочку пришпилили. — Ты моя, в этом больше не должно быть сомнений. Невеста.

Ох. Слева тянет болью, именно туда вошло одно из хаотических щупалец лайгера. Странное проникновение не оставило ран, но приличных размеров синяки все же добавляли неприятных ощущений. Не настолько неприятно, чтобы кричать, но достаточно — чтобы морщиться.

— Что не так? — шепчет внимательный нобиль. — Ты…

Я распахиваю ворот, и мы вместе рассматриваем расплывающееся по плечу темное пятно кровоизлияния. Жарко. Моя кожа радуется открытости, а я жадно слежу за мужским пальцем, осторожно ведущим по ключице. Он скользит еле притрагиваясь, самым кончиком, рассылая в стороны щекочущую дрожь.

— Меня трясет от желания, — честно признается Камачо, — а ты напряженная и избитая. Поспи немного, а я к себе, быстро решу вопрос с потребностями.

Мудрое на первый взгляд предложение… категорически не нравится моему телу. Оно опять проснулось и, несмотря на неприятные ощущения в местах синяков, продолжает настоятельно требовать хоть немного настоящей подзарядки. Той самой, правильной. Просто касания его уже не устраивают.

— Не уходи, — выдавливаю я и облизываю губы.

Под моими руками тут же каменеет нобиль. Я знаю эту реакцию. Так он реагирует на мои заинтересованные взгляды, неровные вздохи, касания.

— Останься, — шепчу я, — Останься со своей невестой.

И Камачо закрывает глаза. Белые волосы больше не заслоняют от меня свет. Они падают немного назад, открывая упрямое лицо с темными ровными линиями бровей. Эти перечеркивающие линии обычно делают лицо отстраненным и немного замкнутым, но сейчас оно излучает упрямство. На углах челюсти играют желваки, он борется с собой и… побеждает.

— Нет, тебе надо отдохнуть. Я не смогу нежно.

Он делает шаг назад, но не может отойти, потому что я крепко, до треска, удерживаю его за рубашку.

— Ты что, хочешь, чтобы я упрашивала?

Мы оба бросаем быстрые взгляды на запертую дверь. Нобиль шепчет.

— Ладно, теперь моя очередь сказать: «Извини»… Точнее «Прости» за то, что будет.

— Почему «прости»?

Но мой вопрос игнорируют. Он проводит пальцем по линию носа, мягко трогает губы, поглаживает по выступу подбородка. Один раз. Два. Три. Как художник наносит мазки. И дальше вниз, по центру шеи, еще ниже, в точку под грудиной, медленно, окончательно распахивая сорочку.

— Нежная, — его голос будто скользит по коже в след за пальцами. — Пугливая. Мягкая.

Меня трясет от желания поторопить и страха к чему может привести темнота в его глазах. Он слизывает каплю испарины с моей шеи, опаляя дыханием кожу почти рядом с болезненным местом, и я судорожно вздыхаю.

— Чувствительная, — с удовольствием добавляет Камачо.

Легко, будто играючи, меня подхватывают под ягодицы, и я плыву по воздуху к кровати, подтягивая к себе его голову, переплетаясь языками. Мы два огня, обвивающие друг друга, не разделяющие, где чей пламень. Я полностью расслабляюсь, но приземление на кровать оказывается довольно жестким. Глядя в глаза, Райден расшнуровывает на мне левый ботинок и отбрасывает его на пол. Затем туда же улетает правый. Движения Камачо уже не медлительные и предвкушающие, а скорее торопливые, словно он все хуже себя контролирует. Белье и брюки сдергивает рывками, иногда останавливаясь и жадно меня целуя. Я цепляюсь за него, хватаю за волосы и тяну к себе, тоже спеша дотронуться, сцепиться.

— Сейчас, — шипит он. И почти рвет на себе одежду, раздеваясь в считанные секунды.

Мы впервые полностью, абсолютно наги. Как новорожденные. И мне совершенно не стыдно, только жарко и влажно внизу живота. Вздох. Что мне сделать, чтобы мы никогда не остыли. Чтобы всегда, только от одного его вида, сердце билось испуганной птицей и взлетало в небеса. Как сейчас. Чтобы от ощущения его пальцев так же горела душа. Камачо — это обещание. Сплошное обещание криков и стонов, в нем все, и муки ожидания, и счастье уверенности, и надежды, что это никогда не прекратится. Взгляд. Он всегда так смотрит перед тем, как срывается. И сегодня все темнее, напряженнее, еще безумнее, чем обычно. Словно с каждой нашей близостью мы становимся более зависимыми и более жадными.

Стон. Без одежды мы словно без кожи, сплошные обнаженные нервы, голые, гибкие, с тающими телами и торчащими сосками. Два кусочка одного пазла, крутящиеся в поиске соединения. Он хватает мое бедро и тянет, поворачивая, будто хочет положить меня на живот, но передумывает на полпути. Верхняя часть меня остается лежать на спине, зато нижняя половина развернута и позволяет Камачо поглаживать там, снизу, где закрывает нога, и я уже ничего не вижу. Я таю, истекаю трепетом и муками желания. Призываю всем своим существом, и он отвечает. Быстро, неотвратимо, без лишних ласк, жестко вдвигаясь узкими бедрами и глядя сверху вниз. Почти болезненно, если бы это не было так умопомрачительно сладко. Я выгибаюсь, и он вбивается снова. И еще. Почти ударом. И опять. Впечатываясь внутрь меня, выжигая удовольствием.