Возможно, после этих бесед в памяти мальчика накрепко застревали русские слова, и первым из них — настоящее имя его матери — Екатерина, Катя, Катюша. Россия, о которой так проникновенно говорила добрая матушка, представлялась ему страной чудес. По-детски непосредственно он обещал ей, что, когда вырастет, то обязательно побывает там и передаст низкий поклон от Екатерины-Фатимы родному и бесконечно дорогому ее сердцу краю.

Служебное положение Резы укреплялось. Он получил чин явера, то есть майора, затем — серхенга и должность командира пешей придворной гвардии Фетх-Али-шаха.

В возрасте десяти лет Игарри смог поступить в тегеранское медресе, где учились дети персидской знати и крупных чиновников. Там прекрасно преподавали историю ислама, математику, географию, астрономию, литературу, основы военного дела, иностранные языки: арабский и французский обязательно, и еще один — по выбору.

Реза надеялся увидеть сына офицером в своем полку и со временем передать ему как бы в наследство должность командира. Такое в Персии бывало сплошь и рядом и поощрялось шахом. Но военная карьера не прельщала юношу, проявляющего большие способности к гуманитарным наукам, особенно — к изучению языков. По окончании учебного заведения он получил наивысший среди всех выпускников балл по французскому, арабскому и турецко-татарскому.

Грозный серхенг смирился, устроив Игарри на другую, не менее престижную службу: в группу драгоманов[15]при великом визире, который частично исполнял и обязанности министра иностранных дел. Перед поездкой в 1809 году во Францию юноша уже бывал за границей — ездил в Турцию, жил в Стамбуле, но недолго. Французская экспедиция стала первой длительной командировкой для молодого переводчика.

Игарри впервые увидел европейские города и был потрясен их красотой и благоустройством. Пыльные, грязнее, кривые улицы персидских поселений с бесконечными заборами-дувалами и саманными домами теперь казались ему признаком крайней бедности и отсталости. Конечно, в Тегеране, Исфахане, Астрабаде, Иезде, Ширазе тоже существовали белокаменные дворцы и старинные мечети с куполами и минаретами. Они возвышались над морем однообразных желтовато-серых строений, как редкие островки роскоши, только подчеркивая общую унылую картину.

Хуссейн-хан любил обедать в обществе своего секретаря. К середине дня Игарри должен был прочитать парижские, а в Вене — венские издания на французском языке, просмотреть почту, встретиться с посетителями, если таковые имелись, и сделать для посла краткий обзор всех мало-мальски значительных событий. Старик оставлял за собой право задавать вопросы молодому чиновнику и тут же требовал на них подробные ответы.

Так как Хуссейн-хан европейскими языками не владел и, стало быть, сам информацию собрать не мог, иногда обед превращался в конференцию, длившуюся часа два-три.

В этом случае Игарри нередко оставался голодным, хотя повар посла отменно готовил блюда национальной кухни. Особенно ему удавался «абгушт» — похлебка с тушеными овощами и бараниной, пища простонародная, но очень вкусная. Поедание ее представляло собой целую процедуру: сначала из горшка в тарелку наливали бульон, потом в него добавляли сваренные бобы, картофель, лук и мясо, растирали их специально поданной ступкой, чтобы черпать суп как пюре.

Рассказывая шефу новости из Берлина или Парижа, переводчик не успевал вовремя проделывать все эти манипуляции. Хуссейн-хан слушал его и поедал суп с завидной скоростью. Слуги тотчас уносили тарелки. Вместо горшка с дымящимся «абгушт» они ставили чашу с холодным «борани» — овощным салатом, украшенным листиками мяты и слегла сдобренным простоквашей.

— Вчера ты был у своего дяди, — сказал персидский вельможа, вытирая жирные капли на усах и бороде. — Что интересного в лавке достопочтенного Али-Хабиба?

— Ничего, — ответил Игарри.

— Как идет торговля?

— Довольно вяло. Чаще всего покупают ювелирные украшения. А он рассчитывал быстро сбыть три дорогих ковра, полученных из Тебриза. Они и вправду красивые. Кремовый, синий и красный с желтыми узорами.

— Кяфирам сейчас не до ковров, — проворчал Хуссейн-хан.

— Да, конечно, — согласился переводчик.

Спорить с начальством в Персии не полагалось. В дополнение к «та’аруф» здесь существовала тысячелетняя традиция восточного чинопочитания. Отношение к вышестоящим по служебной лестнице доходило до открытого лакейского подобострастия. Например, перед шахом все падали ниц, не смели поворачиваться к «луноликому» спиной, при разговоре обращались не прямо к нему, как принято в Европе, а опосредованно, словно бы к третьему лицу: «О, мудрейший из мудрых, сильнейший из сильных, подобно Солнцу освещающий Землю.»

От крайностей такого поведения с послом переводчика спасало высокое положение его отца при дворе да общее, племенное тюркское происхождение. Влиять на Хуссейн-хана он мог. Однако приходилось предварительно обдумывать каждое слово, сочинять композиции из аргументов и доказательств собственной правоты, прибегать к цветистому, почти поэтическому красноречию.

Впрочем, с французами тоже было непросто. Их язык Игарри выучил блестяще, поскольку в медресе преподавал выходец из города Марселя Жан-Жак Дюран. К сожалению, тот покинул родину давно и, конечно, не знал специфических дипломатических терминов, но с этими трудностями молодой перс справился, работая в группе драгоманов у великого визиря. Хотя все равно по прибытии в Париж он не сразу стал точно понимать парижский говор, правила общения, принятые в Министерстве иностранных дел, хитроумные уловки французов при ведении переговоров.

Перед отъездом в далекую страну Хуссейн-хан, его секретарь и переводчик удостоились аудиенции у правителя государства.

Фетх-Али-шах железным характером своего предшественника не обладал. Наоборот, имел нрав мягкий и переменчивый. Будучи тюрком по рождению, он писал стихи на фарси, по памяти цитировал творения великих персидских поэтов прошлого — Фирдоуси, Саади и Омара Хайяма, обожал торжественные церемонии во дворце и военные парады на площади. У него имелась самая длинная в Персии борода — около двадцати сантиметров, — кроме того, 150 сыновей и 20 дочерей от четырех жен и тридцати восьми наложниц, а также огромное желание вернуть некогда непобедимой империи, управляемой династией Сефевидов (1501–1722), прежнее влияние и мощь.

Но, по-видимому, что-то изменилось в людях, населяющих персидские земли от Каспийского моря до Индийского океана, от горных хребтов Кавказа на севере до пустынь Кевир и Лут, пески которых на юго-западе доходили до обрывистых скал Арабистана и Фарсистана.

Вроде бы трусами его воины не стали, однако былую ярость, бесспорно, утратили. Если с османами, давними соперниками персов, им еще удавалось успешно воевать и потом как-то договариваться о разделе добычи, то русские, громившие многотысячные толпы кочевников, именуемые армией шаха, ни на какие компромиссы с мусульманами не шли. Они уже знали про коварство и злобу последователей пророка Мухаммада и соглашение о «вечном мире» с ними подписывать абсолютно не желали.