– Нет, отец. Мы с ним об этом не говорили. – Ламис вдруг заплакала.

Табрай присел, взял девушку за руку.

– Дочь моя, единственная и самая дорогая. Ты очень похожа на свою мать. Такая же добрая. Даже в эти проклятые времена ты смогла остаться собой. Такой же была и Алия.

– А как ты думаешь, мама была бы на моей стороне?

– Да, – ответил Табрай.

– Почему ты говоришь об этом так уверенно?

– Я объясню тебе, но позже, после того как поговорю с Козыревым.

– Ты хочешь с ним говорить? О чем?

– Ламис, это наши мужские дела!

– Но ты не навредишь ему?

– Я не хочу лишиться единственной дочери. Будь покойна.

– Хорошо. Ты никогда не обманывал меня.

– Тебе надо поспать. Может, прислать Сауни, он сделает тебе укол?

– Не надо. И тетя Халида пусть не приходит. Я усну.

– Но с тобой кто-то должен быть.

– Если только Ясман, двоюродная сестра. Но она, наверное, уже спит.

– Узнаю. Если не спит, попрошу прийти.

– Ты сам отдохни.

– Обо мне не беспокойся.

Табрай вышел на улицу. В доме было душно. Он не мог спать после того, что услышал от дочери. Такого любящий отец никак не ожидал.

– Дядя Амир, – услышал он от дувала.

– Кто здесь?

– Это я, племянница ваша, Ясман.

– Кстати! О тебе вспоминала Ламис.

– Она поправилась?

– Ей лучше.

– Спит, наверное?

– Нет. Тебя хотела видеть.

– Так я могу пройти к ней?

– Иди! Только одна просьба, Ясман.

– Да, дядя Табрай?

– О чем будете говорить, не должен знать никто.

– Даже вы?

– От тебя – даже я!

– Понятно. Тогда я пойду?

– Иди, Ясман. Может, ты повлияешь на нее. Хотя нет. Этого уже никто не сделает.

– О чем это вы, дядя Табрай? – спросила девушка.

– Ни о чем. Ступай!

Табрай промаялся до утра без сна. На рассвете он подошел к сараю.

Исам находился на посту. Дверь сарая была приоткрыта.

– Салам, господин, – поприветствовал охранник главаря.

– Салам. Почему дверь не заперта?

– Так после того что сделал русский, смотрю за ним, как и было приказано.

– И что он? Спит?

– Нет. Проснулся недавно. Пить просил.

– Дал?

– Как же я дам на посту?

– Сходи, наполни кувшин и принеси.

– Но я же на посту.

– Я вместо тебя. Давай быстрее!

– Слушаюсь!

Табрай вошел в сарай, оставив дверь нараспашку, чтобы внутрь проникал утренний свет.

Козырев лежал на спине, на руках его белели повязки.

Постель свежая, рубаха тоже. Табрай присел на край топчана.

– Здравствуй, лейтенант.

– Здравствуй, Амир.

– Как там?

– Где?

– На том свете. Ведь ты уже почти угодил туда.

– Там спокойно, зеленая трава, березы. Нет душманов. Зачем вы спасли меня?

– Сейчас понимаю, что не надо было этого делать.

– Что изменилось к утру?

– Многое.

Вернулся охранник, принес кувшин холодной, чистой родниковой воды.

Табрай забрал сосуд и приказал Исаму:

– Отойди от сарая и смотри, чтобы кто-нибудь другой не подошел.

– Слушаюсь! – Исам удалился.

Козырев посмотрел на главаря банды и заявил.

– Амир, о чем мы будем говорить, что никто не должен слышать?

– Узнаешь. Ты хотел пить?

– Да.

– Вот вода.

– Не знаю, смогу ли сам поднять кувшин. Пиалы нет?

– Нет. Поить тебя я не собираюсь.

– Это понятно. Что ж, попробую сам. – Пленник взял кувшин, и на бинтах тут же просочилась кровь.

– Шайтан! Натворил бед, ухаживай теперь за тобой! – Он забрал у Михаила сосуд, поднес к его губам.

Козырев пил долго, почти ополовинил кувшин, потом сказал:

– Благодарю.

– Легче?

– Да. Так о чем мы будем говорить? О том, какое наказание ждет меня?

– Ты сам наказал себя.

– Я так не думаю.

Табрай достал пачку сигарет.

– Будешь?

– Пока нет, – ответил Козырев. – Меня еще подташнивает.

– Как хочешь. – Главарь банды закурил и осведомился: – Скажи, Козырев, ты, когда вены себе резал, о чем думал?

– О том, что скоро уйду в мир иной.

– Прошлое вспоминал?

– Оно само как-то пронеслось в голове. Детский дом, суворовское училище, потом военное, Афганистан, полк, первый рейс в Калдару, второй. Бой, совсем короткий, кровавый. Много чего.

Табрай посмотрел на пленника и спросил:

– Невесту тоже вспоминал?

– Ты не поверишь, нет. Ольга осталась где-то в стороне. А вот дочь твою вспоминал. Она, как ни странно, очень хорошая, добрая. Счастлив будет тот мужчина, который завоюет ее сердце. Насколько я знаю, ты не подбирал ей жениха, как это положено по вашим обычаям.

– Ламис, говоришь, вспоминал? Да, она добрая, даже слишком, и очень доверчивая. Ей уже восемнадцать лет, а все как ребенок. Наивная девочка.

– Не, она просто хорошая. Знаешь, единственное, о чем я жалел, когда решился на самоубийство, так это о том, что Ламис опечалится.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что влюбился в мою дочь?

Козырев устроился поудобнее, повернулся к Табраю и ответил:

– Если честно, не знаю. Вот так прямо сказать, что влюбился, не могу. Но когда вижу ее, жизнь обретает какой-то смысл даже здесь и сейчас, в плену. С ней тепло, что ли. Она не такая, как вы все. Не похожа на свою тетку Халиду, да и на тебя, несмотря на то что ты ее отец. Наверное, в мать пошла. Ламис рассказывала, что ты привез жену из Таджикистана.

– Не будем о ней.

– Не будем. Извини, если я зря напомнил о ней. Знаю, что ты безумно любил ее.

Табрай погасил окурок и тут же прикурил новую сигарету.

– Ты нервничаешь? – спросил Козырев.

– Нет, жутко радуюсь, – с сарказмом ответил главарь.