от возможностей ходока и проницаемости пробиваемого во времени. Но на восемьсот тысяч… Даже выговорить эту цифру трудно. Количество переходит в новое качество, Ваня. Ты знаком с этими категориями? Когда количество переходит в новое качество?..

— У меня по философии была пятёрка, — едва ли не торжественно заявил Иван, так как вопрос Симона показался ему обидным. И хотел дальше пояснить суть своего ответа: — А в ней …

Сарый фыркнул.

— Значит, знаком, — повёл на Учителя глазами Симон и опять повернулся к Ивану. — Вот и думай теперь.

— Было бы предложено, — пробурчал Толкачёв так, будто и не слушал собеседника.

Симон осуждающе покачал головой.

— Не будем спорить. Что мы знаем о твоих способностях по пробиванию? Пока что ничего определённого. А, Камен?

— Меня пробивал без особого труда. Но то меня.

— Да, ты не пример. Поэтому, Ваня, при попытке пробить аппаратчиков всё может случиться. Хотя, конечно, может быть, придётся тебе заняться и таким неприятным делом… И всё-таки, пусть они попробуют вернуться сами… Сами, Ваня. Понимаешь? Иначе вся программа аппаратного способа проникновения в прошлое может, в конечном счёте, ликвидировать себя. Вот в чём проблема.

— Ладно, Симон. Меня уговаривать — только портить. Сейчас вот посплю и пойду… А как же дон Севильяк? Кристофер?

— Не всё сразу. Ими пока что займусь я. Что-то у нас с ними не складывается. Так что время, — Симон усмехнулся, — терпит.

Время течет, меняется. Настоящее, походя, крушит литое основание будущего, переплавляет его в успокоенное, казалось бы, и изжившее само себя, прошлое.

Но и прошлое подвержено изменениям.

Чем дальше погружаешься в него, тем плотнее становится оно, ужимая по дороге времени столетия в годы, потом в дни, а где-то за пределами мысленного прошлого — в мгновения. А, может быть, исчезает вообще или переходит в совершенно иное состояние, которому у нас нет названия.

И не охватить сразу эти мгновения умом человеческим.

Миг, он и есть миг.

Но это для нас, ушедших вперёд так далеко, что прошлое — тоже время — источило энергию и, под прессом пролетевших сотен и тысяч миллионнолетий, сколапсировало разделённые, теми же миллионами лет, события до продолжительности полёта сорвавшейся с крыши дома капли воды…

Что тогда можно сказать о том или ином событии? Если даже каждое из них разворачивалось, возможно, сотнями лет?

К сожалению, ничего…

Подходя к своему временному пределу, к крутым склонам гор прошлого, Иван не узнавал дороги. Вернее, не самой дороги, а её частностей, деталей. Дорога, всё также пересекаемая оврагами, хранящая тайные ловушки, усыпанная отдельными всплесками скал-закрытиями, вела его вверх, но скалы были не те, что в первый раз — некоторые выросли, заострились, другие помельчали и стали площе; были и такие, что вовсе исчезли. Появились новые крутые сбросы.

Время живёт, думалось Толкачёву, и здесь никакие ухищрения ходоков по устройству дороги для проникновения всё дальше вглубь времени неприменимы — уж слишком время подвижно.

И непредсказуемо.

От Ивана

Для аппаратчиков моё отсутствие длилось пять дней. Горел жаркий костёр, гора сушняка высилась рядом с ним. Люди разбрелись по долине котлована. В облике её — древнего вулкана или кратера от падения огромного метеорита — было много необычного. Но первое, что вновь бросилось мне в глаза — это деревья. При первом посещении я не был так удивлён их видом, как в этот раз.

Дома я успел полистать двухтомный энциклопедический словарь, но ничего подобного этим деревьям не встретил.

Здесь произрастал какой-то геометрический хаос или как в мультфильме — изломанные проволочки с игольчатыми метёлочками одуванчиковых крон. И стволы, и ветви — угластые, словно сваренные из отдельных кусков различного диаметра труб, покрывали крупные, с палец толщиной, шипы; с горизонтальных участков ветвей свисали ядовито-синюшные то ли растения-паразиты, то ли будущие корни. Комли деревьев вспучили песок буграми. Кроме этих деревьев в долине ничего больше не росло…

Я ошибался, думая, что у костра никого нет. Меня преувеличенно радостно встретил тот аппаратчик, который больше всех вёл со мной переговоры при первой встрече, — Карим.

— Приветствую тебя! — радостно вскричал он нараспев, ошеломляя меня спичем: — Сейчас все будут здесь… Надеюсь, ты в этот раз пришёл уже не как гость, а как друг и спаситель потерпевших неслыханную в истории человечества катастрофу?.. Что они там думают о времени, схватившем нас, и о нас самих?..

Вначале подумалось: рад, наверное, поговорить со свежим человеком, поэтому опередил и не дал мне сказать и двух слов. Мне-то казалось, что они, люди будущего, могут только какие-нибудь учёные разговоры вести, от которых я, заскучав, умру. А он — своё:

— Если бы не сознание, что мы, как невиданные доселе куропатки, попались во временную ловушку, то тут можно было бы хорошо отдохнуть и повеселиться… Ха-ха!.. — («С чего бы повеселиться-то?» — с удивлением подумал я). — Принюхайся и оцени! Чувствуешь, какой здесь воздух? — Керим причмокнул губами. — Тягу-у-уч от запахов…

И, правда, дыхание доставляло удовольствие. Прохладный пахучий воздух бодрил, наливал силой.

Вывалив на меня свою речь, Карим занялся костром, подбросив в него громадную охапку хвороста из обломков веток деревьев. И словно позабыл обо мне. Отвернулся, замурлыкал неизвестную мне мелодию. Жёстковатое и побледневшее лицо его светилось улыбкой.

Вскоре из-за редкой с угловатым узором ширмы деревьев по одному вышли остальные аппаратчики. Все они были охвачены необыкновенным возбуждением. Щеки их за эти дни запали, но горели румянцем, глаза светились энтузиазмом. Говорили они, перебивая друг друга, рискованно размахивали при этом руками, вступая в спор, и подобно Кариму, забыли обо мне и о том, что я к ним пришёл не для болтовни. У всех у них были свои темы для обсуждения, но говорили они наперебой, поэтому понять, о чём, собственно, каждый из них толкует, было невозможно: резкие выкрики, невнятные доказательства — вот чем они обменивались, не слыша, похоже, один другого. К тому же они говорили на как будто испорченном английском. При первой встрече я обратил уже на это внимание, но тогда разговор шёл неторопливый. А тут…

Вначале я возмутился, но чуть позже, глядя на них, как они ведут себя, я ощутил беспокойство. Они очень изменились.

Не воздух ли, настоянный на испарениях странных деревьев, наркотиком подействовал на них?

Если да, то смогут ли они в таком состоянии понять и выполнить принесённую мной инструкцию? И всё больше убеждался — навряд ли.

— Вот что, — пришлось мне громко выкрикнуть, дабы пересилить их голоса и обратить на себя внимание, — Я к вам сюда пришёл не для того,