от сеньорального контроля и получили королевские вольности. Наконец, крестьянство завоевало значительную личную свободу и de facto права собственности. Но несмотря на эти процессы административной централизации и территориального объединения, королевство оставалось совершенно феодальным – персонализированным и фрагментированным.

Восхождение Капетингов к власти и распространение их королевских владений на четыре пятых современной Франции не было неизбежным; также этот процесс не был естественной, однонаправленной, непрерывной историей роста, в которую мы должны верить, если следовать учебникам и национальным историкам. В действительности, сравнительно небольшое королевское владение – Иль-де-Франс, – хотя и пользовалось важной легитимацией, обеспеченной церковным освящением и теорией божественности монархии, вряд ли выступало в качестве реального соперника более могущественных конкурентов, среди которых особенно выделялись английский король Генрих II и его преемники. Сама природа феодально-наследственных государств – все минусы разобщенной территории, биологические случайности в династическом воспроизводстве и преемственности, апанажи[80], дарованные младшим сыновьям королевской семьи, периодически отбираемые у них, – все это задало абсолютные пределы формирования французского государства. Территория сжималась и распадалась на части; неопределенность всего предприятия в целом стала ясна в момент феодального кризиса XIV в. и Столетней войны.

Все это – не аргумент в пользу роли случая и удачи в истории. Скорее, в условиях устойчивого межличностного политического режима собственности логика формирования государства включает в себя моменты и централизации, и децентрализации, определяемые степенью самоорганизации правящего класса и класса производителей. Так же, как в IX–X вв. Каролингская империя распалась из-за общего давления чрезмерного налогообложения и внешних угроз, французская монархия боролось за то, чтобы в период кризиса XIV в. удержать важнейших баронов на привязи. Другими словами, отношения собственности задавали структурные пределы формирования государства во Франции Высокого и Позднего Средневековья.

6. Заключение: формирование многоакторной Европы в Средневековье

Европа расширилась до возникновения капитализма. Она расширялась до того, как итальянские, фламандские и германские порты смогли заняться масштабной торговой деятельностью, а также до великих географических открытий за океаном, финансируемых абсолютными монархиями. Носители средневековой экспансии – недовольная и поставленная под экономический удар позднефранкская знать, ищущая новые источники дохода. Причины феодальной экспансии были «внутренними»: предшествовавшая внутренняя перестройка отношений собственности, осуществившаяся на центральных территориях бывшей Каролингской империи, запустила процесс массовой центробежной миграции. Истолкование «феодальной революции» X в. в качестве драматической реакции сеньоров на кризис доходов открывает прямую связь между внутренними общественными отношениями и внешним завоеванием, то есть между «внутренними» и «международными» трансформациями.

Везде, где рыцарям удавалось удержать власть над недавно приобретенными сеньориями, процесс продолжался формированием феодального государства. Возникли новые королевства. Социальная трансформация и географическая интеграция европейской периферии объединили континент в социальном, военном, торговом, культурном и религиозном отношениях, одновременно накрыв его духовным зонтиком папского политического контроля. Балтийское море, северная Атлантика, а также Средиземное море стали акваториями католичества, на которых все больше начинали господствовать города-лиги и города-государства, связывающие Любек и Реваль (Таллин), Гамбург, Брюгге и Лондон, Геную и Барселону, Венецию и Константинополь с Александрией. Несмотря на установление торгового и культурного единообразия, политико-территориальная разобщенность сохранялась. В силу феодального характера колонизации экспансия начала тысячелетия породила не зависимые колонии, а независимые династические политические образования. Эта тенденция была встроена в межличностную структуру феодального способа эксплуатации; она же создавала место не для общеевропейского имперского господства, а для властно-политических расколов, которыми быстро воспользовались недавно появившиеся династии. Политическая карта Европы к концу XIV в. показывает, что феодальная государственность рассталась с призраками собственного прошлого – с образами Римской и Каролингской империй. Хотя возникли новые империи (Испания и Германия), могущественные монархии (Франция и Англия), а также претендующее на верховенство папство, борьба за превосходство между неравными политическими образованиями в Европе так и оставалась незавершенной. Несмотря на то, что развитие многоакторной Европы не было необратимым процессом, возникновение множества политических структур в пределах культурного единства христианской Европы снова и снова подрывало универсалистские имперские амбиции, питаемые сохраняющейся логикой (гео)политического накопления.

Однако если политический плюриверсум стал играть роль конститутивной черты европейской геополитики, он не предполагал территориальной идентичности своих элементов, также как и не мог он запустить процесс формирования нововременного государства. Феодальный колониализм не был ни структурным развитием социальной и политической организации трудовых процессов, ни прыжком технологических инноваций. Сохранение принудительного извлечения прибавочного продукта аграрного труда в период всего Средневековья означало то, что присвоение, которым была занята знать, оставалось в территориальном отношении, прежде всего, экстенсивным, а в политическом – интенсивным. Именно потому что непосредственные производители продолжали владеть средствами собственного выживания, не могла реализоваться определяемая постоянным инвестированием капиталистическая логика систематического снижения затрат посредством замены рабочей силы технологическими инновациями с результатом в виде роста производительности. Поэтому, хотя внеевропейская экспансия продолжалась, внутриевропейская конкуренция за рабочую силу и территорию, а также классовый конфликт между сеньорами и крестьянством, определяемый уровнем эксплуатации, усиливались в равной мере.

Торговля для средневекового колониализма оставалась эпифеноменом, однако распад Каролингской империи создал «промежутки», внутри которых города смогли освободиться от политического контроля территориальных принцев (случай Италии анализируется в: [Tabacco. 1989. Р. 182–236]). Но хотя политическая автономия городов была достигнута в тех регионах, где короли были слишком слабы, чтобы восстановить свою власть после «Феодальной революции» (в Германии, северной Италии, Фландрии), эти города оставались зависимыми в экономическом отношении от спроса правящего класса. Подъем и падение средневековых городов были жестко связаны со способностью класса держателей земель извлекать прибавочный продукт и, в частности, с кредитоспособностью королей, берущих средства в долг. Если городам не удавалось превратиться в землевладельческие города-государства с независимыми источниками неторговых доходов (Венеция), их процветание определялось спросом знати, который в свою очередь зависел от рент, извлекаемых из крестьянства в условиях эко-демографических колебаний аграрного общества. Возобновление торговли на большие расстояния в XII в. само было результатом возросшего спроса аристократии, основанного на усилившейся эксплуатации систематически закрепощаемого крестьянства. Она, естественно, усилила военную конкуренцию внутри знати, что в свою очередь запустило маховик торговли. Когда же в XIV в. разразился кризис, первыми пострадали именно города.

В этой главе показана связь двух важных системных трансформаций средневековой геополитики и классового конфликта. Борьба внутри правящего класса сеньоров поздней Франкской империи в условиях усилившегося внешнего давления ускорила развал империи, произошедший в период «Феодальной революции» около 1000 г. Имперская иерархия уступила место феодальной анархии. Перестройка способа эксплуатации аграрной экономики, основанной на крепостном труде, породила милитаризацию франкской деревни, тогда как территориализация и патримониализация сеньорий привели к введению права первородства, что стало выталкивать лишних сыновей сеньоров за пределы старой Франкии. Затем мигрирующие франкские сеньоры, получившие легитимацию от Церкви, ставшей политическим институтом, попытались внедрить собственные традиционные формы политического воспроизводства в периферийных территориях за пределами бывшей Франкской империи. Появились новые королевства, учреждаемые рыцарями,