внешняя расстановка государств – их отношение друг к другу и их общая позиция в мире. Рассматривать в качестве единственной движущей силы истории классовый конфликт – это, несомненно, одностороннее и потому ложное преувеличение. Конфликты между народами всегда оставались гораздо более значимыми; на протяжении веков давление извне оказывало определяющее влияние на внутреннюю структуру. Зачастую оно даже подавляло внутренние распри или приводило к заключению компромиссного решения. Обе эти силы явным образом участвовали в выработке структуры военного порядка и государственной организации [Hintze. 1975b. Р. 183].

Основная причинно-следственная цепочка в этой модели может быть схематизирована следующим образом: системная международная конкуренция => война => рост издержек => рост эксплуатации ресурсов => новые способы налогообложения и финансовой политики => военно-технологические инновации => государственная монополизация средств насилия => государственная централизация и рационализация (главные работы этого подхода: [Braun. 1975; Finer. 1975; Tilly. 1975, 1985; Тилли. 2009; Mann. 1986, 1988а, 1988b; Dowring. 1992; Luard. 1992. P. 30; Blockmans. 1994; Reinhard. 1996a, 1996b, 1999; Ertman. 1997]). В отдельных случаях эта динамическая причинно-следственная цепочка напрямую связывается также с развитием самого капитализма [Mann. 1986. Р. 454; 1988а, 1988b]. Работы, которые вращаются вокруг этой центральной гипотезы, составляют господствующую в современной науке парадигму теории формирования государств и служат главным инструментом интеллектуальной легитимации общепринятых в теории МО описаний развития нововременной системы государств[84].

Эти работы можно разбить на четыре тесно связанных друг с другом направления. В первом акцентируется роль военной конкуренции и ее влияние на централизацию и рационализацию военной власти в руках государства. Во втором направлении особое внимание уделяется изменениям в техниках обеспечения доходами и их влиянию на формирование государства. Третье концентрируется на административных и институциональных инновациях и особенно на влиянии представительных собраний и «бюрократий» на укрепление государства. Исследования четвертого типа вращаются вокруг формирования единообразной правовой системы, кодифицированного светского корпуса гражданского и общего права, а также централизованной судебной системы, обслуживаемой профессиональными юристами. Однако все течения сходятся в том, что рассматривают эти отдельные направления развития как параллельные и взаимосвязанные шаги на пути к одному ключевому институту – нововременному суверенитету.

В этих работах также существует согласие относительно трех фундаментальных тезисов. Прежде всего, возникновение централизованных в военном, финансовом, административном и правовом отношении государств осуществилось главным образом и в основных западных странах, к XVII в., самое позднее – к XVIII в. Кроме того, все эти политические феномены можно уравнять с более широким понятием Нового времени. Суверенное государство эпохи абсолютизма было нововременным государством. Наконец, фундаментальной причиной, primum mobile, этих процессов было систематичное принуждение к войне, подталкивавшее рационализацию государства. И вновь Хинце высказывает самую суть этих посылок:

Постоянное соперничество между великими державами, которое по-прежнему смешивалось с конфессиональными различиями; постоянное политическое напряжение, которое неизменно приводило к применению военной силы, необходимой для того, чтобы отдельные государства могли сохранить свою независимость и, соответственно, основу общего процветания и культуры; короче говоря, властная политика и политика баланса сил заложили основания нововременной Европы – как международной системы, так и абсолютистской системы правления и постоянной армии европейского континента [Hintze. 1975b. Р. 199][85].

Как именно традиция Вебера – Хинце оправдывает начало Нового времени в сфере формирования государств? Первый критерий этого уравнения ищется в сфере военной организации, основанной на веберовском различии феодальной олигополии и нововременной монополии на средства насилия. Связь между международным соперничеством, военной рационализацией и формированием государства была сформулирована в виде простого, убедительного и обобщенного законоподобного утверждения Сэмуэлем Файнером в его модели «цикла эксплуатации— принуждения» и Чарлзом Тилли в модели «производства войны и производства государства» [Finer. 1975. Р. 96ff; Tilly. 1975. Р. 23–24,1985; Тилли. 2009]. Переход от феодального войска, основанного на межличностных обязательствах и созываемого королем, к нововременной постоянной армии, финансируемой и контролируемой монархией, привел к государственной монополизации средств насилия. Благодаря военным технологическим инновациям (так называемая «Военная революция» 1550–1660 гг.) на смену «иррациональности», неэффективности и ненадежности феодальных рыцарей пришла дисциплинированная, тренированная, оплачиваемая из государственной казны профессиональная армия (milesperpetuus), которая уже не опиралась на межличностные связи, определяемые феодальной системой, а разделялась на функциональные ветви (артиллерия, кавалерия, пехота, флот). Внутренняя монополизация средств насилия, в результате которой междоусобицы были поставлены вне закона, а право знати на сопротивление было попрано, осуществлялась вместе с такой же внешней монополизацией, которая привела к отвержению государствами папских и имперских претензий. Демилитаризация знати и концентрация военных сил в государстве были двумя сторонами одной монеты. И хотя все это обеспечило рационализацию и повышение военной эффективности, такой процесс требовал и финансовых ресурсов, выходящих за пределы феодальных возможностей. Потребность в дополнительных ресурсах повлияла на налогообложение (второй критерий), что привело к переходу от феодального «доменного государства» к нововременному «налоговому государству»[86]. В нововременном налоговом государстве «“частные” ресурсы правящей власти стали значительно уступать “общественным” доходам, извлекаемым из системы общего налогообложения» [Ormrod. 1995; Braun. 1975]. Этот переход от финансового персонализма, в пределах которого не было реального различия между частным доходом короля и общественными доходами (le roifaut vivre du sien), как предполагается, нашел свое завершение в централизованной системе монархии, которая распространила свою финансовую власть на все королевство. В ходе этого процесса были изобретены новые формы фискальной политики, реализуемой новыми публичными институтами, которые использовалис против автономных полномочий знати, против привилегий и свобод духовенства, что привело к фискальному единообразию и институциональной централизации [Ormrod. 1995. Р. 124–127][87]. Наиболее значительной инновацией был сдвиг от феодальной военной и финансовой системы поборов с ее неэластичным и непрямым налогообложением к обобщенному прямому налогообложению. Феодальная система чрезвычайной дани уступила место регулярному и общему налогообложению. Получение доходов и траты стали общегосударственными вопросами. Максима Жана Бодена pecunia nervus rerum[88] стала государственной доктриной. Считается, что этот переход осуществился в ведущих западноевропейских монархиях между XIV и XVII вв. под давлением «государство созидательных войн» (state-constitutive wars), в которых межгосударственная конкуренция сделала необходимой государственную монополию на налогообложение и средства насилия.

Это в свою очередь вызвало переход от фрагментарной феодальной к нововременной бюрократической системе управления (третий критерий). И постоянная армия, и централизованный налоговый режим требуют работы профессиональных должностных лиц. Поэтому после сознания «постоянной армии» независимой местной феодальной администрации вызов был брошен «сидячей армией» профессиональных чиновников, которые нанимались и контролировались государством и, в конечном счете, заместили феодальную систему управления. Дворянство мантии (noblesse de robe) выросло за счет старой военной знати (или дворянства шпаги – noblesse depee).

Четвертым критерием является создание правовой системы. Неразбериха независимых феодальных судов уступила место унифицированной в национальном масштабе правовой системе, регулируемой единообразным налоговым кодексом и управляемой знатоками права, опирающимися на единую иерархию судов, вершиной которой являются королевские суды. Встречавшиеся и ранее