Я принялась объяснять, накручивая одну подробность за другой (откуда только взялись слова?) Как и тогда, на гостиничных ступенях, мне нестерпимо хотелось удержать его внимание еще хоть на миг. Тут кто-то с заднего ряда что-то сказал нам, и Мишель торопливо уселась: должно быть, мы загораживали вид. Я заняла второе свободное место, не оставив шанса неизвестному Джейку. На корте уже появились две рослые теннисистки, зачесанные гладко, по-балетному, и в тугих платьицах, едва прикрывающих мускулистые бедра. Забубнил репродуктор, объявляя имена – одно, кажется, было русским. Потом снова всё стихло, и в этой странной тишине, которая совсем не вязалась в моем сознании с битком забитыми трибунами, зазвучали неспешные, будто бы вполсилы, хлопки ракеток по мячу. Я скосила глаза вправо – Мишель набирала СМС-ку, Люк сидел неподвижно, положив на колено руку с потускневшим обручальным кольцом, по цвету точь-в-точь как его валторна. Интересно, почему жена не пошла с ними вместе на теннис?

– Эй! – Мишель приподнялась со скамьи и помахала кому-то стоявшему в проходе. Видимо, неудачливый Джейк все-таки сумел запарковаться. – Слушайте, может, поищем другие места? Там, повыше, вроде не так много народу…

– Милая, ну давай не будем, – сказал Люк, и у меня защемило сердце от этого нежного всепрощающего sweetheart. – Вам обязательно все время вместе сидеть? Еще сто раз наговоритесь.

Мишель надулась, совсем как ребенок, и он ободряюще приобнял ее за плечи. А я смотрела на его пальцы в сантиметрах от меня и мучилась жгучим чувством, очень похожим на зависть.

Снова ожил громкоговоритель, и соперницы, присевшие было под тентами в углах корта, стали по-дуэльному сходиться – теперь уже всерьез.

– За кого будете болеть? – спросил Люк, и я не сразу поверила, что он обращается ко мне. – За Татьяну?

– Конечно, – сказала я, хотя еще секунду назад не знала, что вообще за кого-то болею.

О том, что начался настоящий матч, можно было догадаться даже с закрытыми глазами: удары ракеток теперь звучали иначе – коротко и хлестко, как пощечины, и после каждого заработанного очка по трибунам пробегал шелест аплодисментов. Солнце припекало всё сильнее, и я скорее чувствовала, чем видела, как лоснится их кожа в глубоких вырезах платьев и как заливает пóтом глаза, цепко держащие вертлявую цель. В паузах, пока мальчишки подавали спортсменкам воду и полотенца, я переводила взгляд правее, где зелень корта сменялась эмалевой синевой бухты, обрамленной на горизонте лесистыми холмами. На периферии зрения появлялся Люк, нестерпимо яркий в своей белой рубашке-поло и легких брюках цвета топленого молока; такой близкий и в то же время недосягаемый – я не могла ни коснуться его, ни рассмотреть в открытую. Лишь в те моменты, когда он поворачивался ко мне или к дочери с короткой репликой («А ваша Татьяна и правда молодец!»), я воровато хватала очередную деталь: вышитый якорь на кармашке, набухшие от жары зеленоватые вены, овальную родинку на левой щеке – той, что скрыта от сидящего в концертном зале, как темная сторона Луны.

Когда Татьяна триумфально вскинула руку с зажатой в ней ракеткой, он бросил, наклонившись в мою сторону: «Поздравляю! – и добавил: – Вы довольны?»

Как жаль, что я не делаю больше этой ошибки, не перевожу истрепанное английское happy однозначным «счастливый». Вот если бы он и в самом деле спросил меня: «Вы счастливы?»

– Да, – ответила я, не сводя с него глаз. – Очень.

После паузы на корт вышла следующая пара, и всё началось заново. Разноязыкие соперницы с одинаковым азартом метались по площадке, одинаково зло, с оттяжкой, лупили по мячу, чтобы потом по-мужски сцепиться над сеткой в примирительном рукопожатии. Полуденное солнце и присутствие Люка сводили меня с ума – казалось, я томлюсь на медленном огне, и конца-края этому не видно. Тело затекло от долгого сидения на жесткой скамье без спинки. Я хотела сбегать в киоск за водой и заодно размяться, но представила, как буду перелезать через бесконечные ноги и сумки, забившие проход, и отказалась от этой идеи. Поэтому когда Мишель, устало потянувшись, сказала в пространство: «Может, мороженого купим?» – я промолчала, выжидающе глядя на Люка. Если он пойдет, я пойду вместе с ним.

Он посмотрел на часы.

– А ты сколько планируешь тут пробыть? Хочешь, позвони Джейку, пусть он тебе купит мороженое и сядет на мое место.

– Ты что, уходишь?

– Да, пойду, наверное. Голова что-то болит.

– Это, наверное, из-за жары. У меня тоже болит, – соврала я. Неужели мы можем уйти сейчас вдвоем? – Думаю, результаты наверняка покажут в новостях.

– Да я и сама не хотела сидеть до конца, – заторопилась Мишель и вытащила свой складной телефончик с цветным экраном; она явно гордилась им и с нарочитой небрежностью подцепляла крышку кончиком полудетского, плохо накрашенного ноготка. – Алло! Слушай, мы уже уходим. Жарко очень. Ага, давай.

Это «мы», с такой готовностью брошенное в серебристую трубку, не столько расстроило меня, сколько удивило – казалось, каждый из нас только и ждал сигнала, чтобы покинуть игру. Никого уже не интересовали маленькие точеные фигурки, похожие на шахматные: белая и красная, они стояли на своих половинах поля, как королевы, и мальчишки-пажи спешили к ним с полотенцами.

Едва мы вышли за ворота, как из жидкой эвкалиптовой тени нам навстречу шагнул паренек. Я сразу догадалась, что это и есть тот самый Джейк. Выглядел он заметно старше Мишель – скорее студентом, чем школьником. Острое беличье личико, не лишенное миловидности, было объято пожаром вьющихся волос. Сюда бы еще джетроталловское клетчатое пальто – и хоть на сцену; но и в своей застиранной футболке и шортах до колен он выглядел таким аутентичным хиппарем, что окружавшая его местность словно враз поблекла и порыжела, как на цветных фотографиях с Вудстока.

– Я еще не был в России, – с энтузиазмом добавил он после приветствия. – Но обязательно поеду. Хочется увидеть Сибирь, там огромное озеро, тайга…

– Медведи, – подсказала я, и он усмехнулся понимающе, по-взрослому.

Вчетвером мы двинулись в сторону центра по тенистой аллее, забитой с обеих сторон припаркованными машинами. При мысли, что сейчас Люк сядет в одну из них и исчезнет, ноги мои стали слоновьими. Я не принимала участия в разговоре и всё пыталась угадать, какая из машин – его. На чем ездят оркестровые музыканты? Я ловила движения краем глаза – тянется ли он к карману за ключом или можно пройти вместе еще немного, слушая его редкие и, как мне показалось, рассеянные реплики. Думает о своем или в самом деле болит голова?

– Так ты остаешься с Джейком? – спросил он, остановившись. Ключ появился в его руке незаметно, как у фокусника.

– Да, мы хотим на лодке покататься.

– Ну ладно. Осторожней там, – Он обернулся ко мне. – Вас подкинуть до центра?

Мир вдруг сузился до одного-единственного лица, будто к глазам моим приложили мощный бинокль. Впервые за весь день Люк смотрел на меня в упор и улыбался так приветливо, так открыто, что я не сразу услышала его слова. Они катились откуда-то из-за горизонта, будто гром, не поспевающий за молнией; и пока я, ослепленная, силилась скрыть ликование, в ухо мне ввинтился голос Мишель: