– Ой, а давай лучше с нами! Покатаемся по реке, у нашего друга такой классный катер! А потом мы тебя отвезем, куда захочешь.

Она стояла между мной и машиной – крупным, как «Волга», седаном цвета спелой вишни – и я подумала, что могу сейчас просто отодвинуть ее, как отодвигают портьеру в проеме двери.

– Извини, мне надо домой. Дел куча. В другой раз, ладно?

Нескрываемое разочарование на ее лице удивило меня. Хотелось сказать: хэй, девочка, тебе пятнадцать лет, ты сейчас поедешь со своим бойфрендом кататься на катере. Неужели этого мало для счастья? Давай я поделюсь с тобой, иначе меня разорвет на кусочки. Вместо этого я благодарю за приглашение на теннис, бросаю ни к чему не обязывающее «увидимся» и, отразившись напоследок в кривом зеркале капота, сажусь на переднее сиденье.

В салоне жарко, как в душегубке, и пахнет нагретым пластиком. Люк заводит мотор и, нажав невидимую мне кнопку, открывает разом все четыре окна. Щелкает рычаг селектора у самой моей ноги, до колена прикрытой тонким подолом платья. Машины стоят тесно, и ему приходится выезжать в три приема, сдавая то назад, то вперед. Я не могу смотреть на него, поэтому смотрю вокруг, примечая детали: тигровую обивку сидений, атлас дорог в боковом кармане, белый язычок салфетки, торчащий из бардачка. Я должна запомнить всё, запечатать в себе эти подаренные судьбой минуты. Машина описывает крутую дугу, вставая носом к городу, и я вижу далеко впереди громадину отеля с растущим на ней, как гриб-трутовик, концертным залом. Как мне хочется, чтобы он оказался сейчас за тридевять земель.

Кто-то стучит нам по багажнику, и Люк, кинув взгляд через плечо, жмет на тормоз. Дверь открывается и спустя секунду с шумом захлопывается.

– Да что с тобой сегодня?

Я тоже оборачиваюсь; мы почти соприкасаемся щеками, и эта нечаянная близость обжигает меня. На заднем сиденье – хмурая Мишель.

– Что случилось? – повторяет Люк.

– Ничего, – бурчит девочка. – Поехали.

Пожав плечами, он снова трогается с места. А у меня вертится на языке вопрос: что труднее – играть на капризном, несовершенном инструменте, чьи нотные партии могут свести с ума, или воспитывать дочь-подростка?

– Ты не против? – спрашивает Люк как ни в чем не бывало и включает радио. Я не слышу ответа Мишель: из динамика выплывает голос, знакомый мне до последнего обертона, отрешенный и темный, как во сне. – Вы не против?

Теперь он спрашивает меня; в его фразе, конечно, нет никакого «Вы», но она все-таки звучит иначе.

– Это моя любимая группа.

– В самом деле? Мне кажется, вы слишком молоды, чтобы такое слушать.

За стеклами его очков плещется дурманящее коньячное тепло, и это на миг лишает меня дара речи. Мелодия спускается по ступенькам полутонов, тягучие ноты хаммонд-органа прорастают сквозь нее и колышутся, как миражи. Нет больше разлучника-города, необратимо летящего нам в лобовое стекло. Нас окружает звездное небо, и соловьиные трели врываются в открытые окна вместе с ветром.

– Я люблю разную музыку, и старую, и новую. Необязательно быть столетним стариком, чтобы слушать, ну к примеру, Шуберта. Я ходила на концерт, где вы играли его Девятую симфонию. Раньше не слышала его, а оказалось, это так здорово, что я даже диск купила… А еще купила «Антарктику!» – Меня уже несет, я чувствую, что должна сказать ему об этом, пока он не исчез. – Это ведь вы ее записывали?

– Да, – он кивает, не сводя глаз с дороги. – Вам понравилось?

– Очень! Да вот она, у меня в сумке. Постоянно слушаю… Там еще две другие пьесы, но я их пока не очень поняла.

Я обрываю себя, чтобы не ляпнуть: «Да и вас там нет». Из динамика текут органные аккорды, заполняя паузу. Мне хочется о многом его спросить, но нет времени, мы уже миновали круговую развязку, и я спрашиваю только самое главное:

– А есть еще записи, где вы играете?

– Да, сколько-то есть… С Тасманийским оркестром, с Западноавстралийским. Еще камерные ансамбли.

– А вы можете мне написать названия? Я бы поискала в магазинах.

Мы вливаемся в поток машин, заполняющий тесные улицы Сити, и я силюсь вспомнить, есть ли поблизости парковка, где мы можем встать.

– У меня должны быть все эти диски. Хотите, дам послушать?

– Правда?!

– Ну конечно. Я посмотрю, что есть, и Мишель вам передаст. Да ведь? – он коротко оглядывается и вновь обращается ко мне: – Где вас высадить?

– У почтамта, пожалуйста.

Солнце бьет мне в глаза, я не могу сообразить, куда мы свернули и в какой стороне река. Впереди на столбе загорается красный, и Люк говорит: «Вам здесь удобно будет выйти?»

– Абсолютно. Никаких проблем. Спасибо!

Я хлопаю дверцей и потом, приникнув к столбу, долго смотрю им вслед, как в дурацком сентиментальном кино.

Зима в этом году, едва начавшись, взялась морозить на совесть: за три недели – ни одной оттепели. К ночи падало до двадцати пяти, и Зоя спешила, прикрывая заиндевелой варежкой рот, с работы в магазин и потом домой. Все ее перемещения по улице напоминали теперь партизанские марш-броски. Однако сегодня она бежала быстрее обычного, и не мороз был тому причиной. Казалось бы, глупо: время есть, ведь начальница обещала подождать до завтра; и всё же – будто в спину толкало, и она летела, как птица-тройка с бубенцами, едва касаясь промерзшей земли.

– Ты что как на пожар? – удивился Витя.

– Ой, не говори, – она потопталась по коврику в прихожей, стряхивая снег, и выдохнула, не в силах ждать больше ни минуты: – У Ольги Васильевны там… путевка… горит.

– Какая путевка?

– В Белоруссию. Внучка в больнице, ужас просто, как раз под Новый год. На троих путевка, но можно позвонить, договориться. Все равно всем в одной комнате жить.

– А что там, санаторий какой-то?

– Дом отдыха, – Зоя даже зажмурилась, до того счастливо прозвучали эти слова, похожие на стук колес. – Представляешь, лес вокруг, до ближайшего поселка десять километров. Тишина, воздух… Сауна своя есть, бассейн, кормят как на убой. Можно лыжи брать, кататься.

Не переставая говорить, она кидала куда-то варежки, шапку, тащила сумки на кухню и разбирала их почти ощупью, до того сильным было волнение. Это же копейки, немыслимо – за лес, за сауну! Ну и что, что не море, не Турция? Какой там Новый год? Вон Яся говорит, у них в Австралии Санта-Клаус по пляжу босиком ходит. Праздника не чувствуется совсем.

– Как же туда добираться, если это такая глушь?

– Автобус на станции встречает, организованно. Заезд двадцать шестого.

– А что так рано? – Витя нахмурился. – Будний день, у нас двадцать седьмого собрание. Ты тоже работаешь.

– Да обойдутся как-нибудь без тебя! А я в счет отпуска возьму.