мэра, скоро будет назначенец. И это будет человек, который будет нравиться губеру, подчиняться ему. Человек, который избирался на прямых всенародных выборах, подочтетен только своим избирателям. А тот, кого назначают, отчитывается только перед назначенцем, все просто. Надо вернуть выборы, ведь через них в городскую политику втягиваются избиратели, растет общественная активность горожан… Хотел ли бы я снова стать мэром? Многое уже сделано, и вообще, я в любом случае живу в Екатеринбурге, я доступен для людей.

Н. Р.: Если говорить о политике, то…

Е. Р.: А что о ней говорить? Я к политике отношусь как к стихийному бедствию: ну снег, ну дождь.

Н. Р.: Я так с детства к людям отношусь: снежный человек, человек дождя…

Е. Р.: Хорошо, о политике: если не можешь изменить ситуацию, ты в ней просто не участвуешь. Вот культура, история – это вечно. А политика… приходят люди и уходят. Знаете, как Ленин Инессе Арманд писал в январе 1917-го? «Пью пиво, катаюсь на лыжах – в России никогда ничего не произойдет». А потом произошло…

Н. Р.: Вы очень известны как коллекционер – расскажете о своем собрании, с чего все началось?

Е. Р.: Чтоб вы понимали: я когда учился в университете, бывал во всех подвалах и на всех чердаках, грубо говоря. Ну и мне художники дарили свои картины. Когда появились деньги, я стал картины покупать. И в середине 90-х у меня обнаружилось большое собрание. Музеи тогда андеграундом не занимались – у меня много чего собралось… Лет тридцать назад я стал совершенно осознанно собирать наив, у меня самая большая в России коллекция наива. Попов, Любаров, Курыгин, Варфоломеев, Коровкин… Самое качественное собрание: была возможность и реставрировать, и хранить… Когда я был в Лозанне, я сходил там в знаменитый музей «Арт-Брют». Тогда-то и подумал, что могу сделать свой музей. Сделать его именно интересным. А вот мэр Генуи, когда я туда поехал, показал мне Палаццо Росса – там первая линейка художников барокко… семья завещала городу свою коллекцию «для умножения художественного великолепия Генуи»! А вы знаете, что до революции все музейные собрания России так и формировались? После революции, конечно, конфискат, отнятое имущество… Ну, в общем, я решил возродить традицию, начать с себя. Будучи главой города, передал Екатеринбургу свою личную коллекцию: так появился Музей наивного искусства. Кстати: сознательно такое вот сделал 125 лет назад Третьяков. Запомните: хотите сделать себе имя – собирайте современное искусство!

Н. Р.: У вас, кажется, еще и единственный в стране частный музей иконы?

Е. Р.: Я создал его в 1999-м и сделал все возможное, чтобы доказать: это самая поздняя русская иконопись – уральская горнозаводская, старообрядческая иконопись. У меня большой архив, в музее ведется постоянная научная работа. Но это не единственный частный музей иконы – в Москве в 2006 году появился другой очень мощный Музей русской иконы Абрамова. Он отслеживает все аукционы, вытаскивает иконы из зарубежья, в том числе украденные. В сегодняшней стране два музея русской иконы, мой и абрамовский. Оба бесплатные – и оба придумали евреи!

Н. Р.: Сейчас это – открытие музея – назвали бы, вероятно, своего рода патриотизмом: слово стало модным.

Е. Р.: Я не патриот, я родину люблю. Это разные вещи. Я вот общался с детьми и спрашивал их: как думаете, «патриотизм» и «любовь к родине» – одно и то же? Многие понимают, оказывается, что разные это вещи! Патриотизм – это экзальтированная демонстрация любви, а любовь к родине от сердца идет.

Н. Р.: Почему-то ошибочно считается, будто не нужно говорить о собственной благотворительности. Но как же люди узнают о том хорошем, что все-таки происходит вопреки, а не благодаря! Расскажете о своем хосписе?

Е. Р.: Расскажу. Сначала это была просто идея. Я поговорил с Лизой Глинкой. С губернатором Мишариным поговорил. Объяснили мы ему, что это надо делать. Нашли помещение, я очень помогал, вплоть до субподрядчиков… А когда сам стал главой Екатеринбурга, мы уже создали паллиативное отделение, хоспис. У нас один из лучших хосписов в стране. Нюта Федермессер приезжала. У нас более 50 коек… Но вообще в нашей стране, конечно, нельзя стареть и болеть!

Н. Р.: Это да, нельзя.

Е. Р.: Смотрите, к нам в город приехал один уважаемый человек. Читал лекцию. Говорил о цифровой экономике, о том, что страна как-то выровнялась. Но что значит выровнялась… И что такое вообще демократия? Демократия – это честные выборы и регулярно сменяемая власть. И если этой смены не происходит вовремя, то ее, власти, цель – удержание своих позиций. Мэром города должен быть человек, родившийся в этом городе, а не назначенец. Человек, который по-настоящему свой город любит и знает. А на региональном уровне… на выборы губернатора никогда не выпустят ни одного человека, способного эти выборы выиграть, для этого нужен муниципальный фильтр.

Н. Р.: Кого видите следующим мэром Москвы, если пофантазировать?

Е. Р.: Михаила Прохорова. Он всегда умел выбирать лучшее. И он на благотворительность тратит более ста миллионов евро. Но страна надела сапоги, вы понимаете? Мы просчитали, допустим, сто вариантов развития событий, но здесь произойдет сто первый. Это Россия.

Н. Р.: Что о вас, экс-мэре города, запомнят жители Екатеринбурга?

Е. Р.: Запомнят обо мне две вещи: это был мэр, к которому в кабинет мог попасть любой горожанин. И еще: это был мэр, который никогда не брал взяток.

13.09.2018

Вера Павлова[72]

«Горстка букв, щепотка нот»

Говорим о текстах, о любви, о смерти: остальное – фуэта фуэт. Многое из написанного популярной поэтессой мне не близко – слишком разные у нас эстетические притязания: впрочем, разнятся они и с эстетическими притязаниями множества других персон, которых довелось в разные годы интервьюировать. Тем не менее материал[73] получился небезынтересным – таким он представляется и с высоты нескольких прожитых лет, ибо между нами, прежними, – бездна-2022.

* * *

Наталья Рубанова: Ваша поэзия популярна как в этой стране, так и далеко за ее пределами. Когда случились первые переводы с русского и что они значили для вас?

Вера Павлова: Странно – не могу вспомнить. Кажется, это были переводы на французский… А, нет, вспомнила… На английский. В середине девяностых. Это были переводы американского аспиранта по имени Джексон. Фамилии не помню. Он приехал в Москву и попросил встречи. Переводы были ужасающие. К примеру, слово «пенье» переводилось словом, означающим «пеньки». А температура сорок и восемь («451 градус по Фаренгейту») превратилась в «восемь сорóк».

Н. Р.: Первое стихотворение вы написали в роддоме, когда на свет появилась дочь: помните это ощущение, ощущение свободы письма? И были бы рифмы, если б не новая жизнь, подаренная новому человечку?

В.