«Русский солдат, если им хорошо руководят, — обратите внимание, если хорошо руководят! — превосходный боец, прекрасно маскируется, знает оружие, особенно тяжелые минометы, сохраняет силу в ближнем бою». Чувствуете? А если солдат боится противника — это уже половина солдата.

— На чем и строится наше двойное численное превосходство? — усмехнулся Шубников.

— Может, поспим пару часиков? — игнорируя шубниковский зондаж, предлагает Доломанов. — На войне сон да еда — в пользу всегда.

— У нас не получается, — говорю я.

— Нервы… Учтите — невыспавшийся солдат тоже половина солдата. Я пойду в первом эшелоне, а вы догоняйте…

Он и в самом деле засыпает. Но ненадолго. Через тридцать минут передают «час» — пять ноль-ноль. Еще через двадцать минут звонит начальник штаба полка, зовет меня к телефону:

— Слушай, сапер, ты мины снял?

— Где?

— На берегу. На месте переправы. Подход к Дону закрыт минными полями, понимаешь?

— Не понимаю.

— В лесу. Напротив кручи.

— Мы не минировали.

— Да не вы, а наши полковые саперы минировали. Какая разница! Подорвется рота — отвечать будешь.

— Это ты будешь отвечать, майор. Военному трибуналу. Я мин не ставил, карточек минирования не имею, они у вас в штабе. О чем с вечера думали?

— Не твое дело…

Начальника штаба полка я знал с Армавира. И не очень понимал, почему он начальник штаба — индюк с генеральским басом. На тактических тренировках при быстрой смене задач заплетал плетни от Кубани до Казани. Я его не любил за высокомерие с подчиненными и всеми, кто ниже по званию, он отвечал мне полной взаимностью — не знаю за что. Упоминание о трибунале несколько сбило с него спесь, он еще попытался «давить», но уже мягче:

— За переправу ты ведь отвечаешь, сапер? Это факт.

— Но не за твои минные поля.

Трехсекундная пауза. Тремя тонами ниже:

— Ладно, признаю — недоработали… Но ты уж выручи. Люди-то чем виноваты?..

— На слезу жмешь?..

— А карточки минирования я сейчас пошлю…

Положение создается трагикомичное — минировали берег в опасении форсирования Дона итальянцами, а теперь — «твоим добром да тебя же челом». Выслушав мои разъяснения, дивинженер ругается:

— Начинается пожар в публичном доме!.. Учат нас немцы, учат, а все отвечаем на двойку… Бери взвод с миноискателями, иди.

— Мины там смешанные, металлические с деревянными. От миноискателей толку мало.

— Другого выхода нет. Иди.

— А мне как быть? — спрашивает Шубников.

— Ты выполняй свою задачу.

— Через минное поле?

— Там видно будет…

— Пойдем вместе, капитан, — говорит Шубников. — Если не получу донесения, придется начинать с устья ерика. Надо хоть ротных предупредить.

Тишина, тишина. Звезды мерцают как будто все так же, но в лесу темнеет. Слышно, как под берегом жужжит в лозовых кустиках вода, как в устье ерика всплескивается крупная рыба. Бедная рыба, утром, когда артиллерия ударит по плотам, плыть ей кверху брюхом. На высоте, смутной тенью вписанной в темно-серый небосвод, просматривают первые сны итальянцы, и видятся им, наверное, полыхающие бирюзой средиземноморские небеса, и жаркий ветер в оливковых рощах, и ослики с вязанками хвороста вдоль белесых дорог. И многие не подозревают, что видят все это в последний раз — даже во сне. Немцев наши солдаты ненавидят. Люто. И пока побаиваются. Над итальянцами добродушно посмеиваются. Объясняешь: «Для нас все равно, враг есть враг». Смущение: «Оно конечно, товарищ капитан, тут уж что, против фактов не попишешь. А все-таки итальянцы». Когда захватывают «языка», кормят в ротной кухне, пытаются объясняться, главным образом с помощью жестов. Хохот, потеха. И «язык» доверчиво скалит белые зубы в улыбке, частит, частит словами. И на допросе в штабе выкладывает все, как на исповеди у самого папы римского…

И на рассвете их, уже научившихся мурлыкать «Катюшу» и «Стеньку Разина», придется убивать. Шубников прав. Война есть война.

Запыхавшись, прибегает инженер полка, но минное поле знает примерно — «должно быть, тут». Осторожно, словно в двадцати сантиметрах бездна, — да оно, в сущности, так и есть, — начинаем нащупывать поле, извлекаем первые четыре мины. Дальше легче, шахматная доска — белое, черное. В это время верхом на коне, с пилоткой, засунутой за ремень, — при скачке по лесу потерять можно, старшина душу перезудит, — прибывает связной с карточками. Теперь все еще проще. Меня вызывает див-инженер. Хмуро сосет папиросу, спрашивает:

— Почему я не знаю, что есть брод?

— Брода нет.

— А чем занят Кондратюк?

— Пытается организовать переправу по канатам.

— Докладывай…

Выслушав:

— Самовольничаешь, капитан.

Подумав:

— Хотя, быть может, я на твоем месте поступил бы так же.

Снова звонит начальник штаба полка, спрашивает — голос с молоком и медом, — как мины? Утешаю — ничего, выковыривают понемногу. Закончив, некоторое время слушаю — в трубке перепалка телефонистов:

— «Дон», «Дон»!

— Я «Дон»…

— Дайте «Енисей».

— Даю…

— Это «Енисей»?

— Да-а…

— Что «да»?

— Да, говорю, слушаю.

— Кто слушает?

— Да «Енисей» же…

— Что вы дакаете, отвечать не научились? Не с барышней, не дакайте…

— Бросьте нотации, надоело.

— А вы отвечайте как следует… «Днепр», не мешай…

— Я «Днепр», нужен Четырнадцатый…

— Не мешай, говорю.

— Я уже сто раз слышу «не мешай», а мне Четырнадцатый нужен…

— «Енисей», передайте Тридцать восьмому — движение прекратить, ждать распоряжений.

— «Кама», «Кама», почему не отвечаете?

— Как не отвечаю? Я здесь…

— Где здесь? Полчаса звоню. Плохо работаете.

— Хорошо работаем.

— Ладно, потом разберемся! А сейчас — дежурного на линию.

— Не могу.

— Что значит — не могу?

— Я тут один…

— Передайте: немедленно обеспечить нитку Восемнадцатому на новой квартире.

Зуммеры, трески, невнятица голосов, неразбериха приказов, цифирь, эзоповский язык. Очевидно, в ночь сменились позывные — вчера еще были «дубы», «сирени», «акации». И сейчас еще только привыкают. А я представляю — передвигаются по пескам роты, батальоны, полки, тащатся минометы, меняют место батареи. В расчете на внезапность. И все это в тишине, в безмолвии — разговаривать запрещено, курить тоже. Только дышать и потеть не возбраняется.

Четыре часа ночи. От Кондратюка никаких известий. Вторая рота совместно с пехотой подвигает к берегу Дона плоты. Андрей Шубников ушел туда же минут сорок назад. Четыре двадцать. Сажа ночи начинает очень медленно превращаться в пепел. Мы с дивинженером, не дождавшись донесения с брода, собираемся тоже во вторую саперную роту, но на стыке ериков натыкаемся на пятую пехотную, которую ее командир бегом ведет в район шестой, к переправе на плотах. Останавливаю:

— В чем дело?

— Саперы подвели.

— Как подвели?

— Ничего там нету.

— А саперы?

— И саперов нету…

— Быть не может!

— Значит, может…

Я не различаю лица командира роты, но хорошо помню и так — накануне мы с ним уже крепко объяснялись. Вид у него всегда