— вот, думаю, сейчас начнут нырять с головой. И тут — прощай, девки, прощай, мать, мне в чужбине куковать… ни тебе вперед, ни тебе назад. Да если к тому хорошего огоньку кинуть… На тиховодье так бы оно и было, а тут быстрое течение вызволило — с людьми канат по горизонтали выгибает, кверху выносит…

Артподготовка продолжается, но как будто — или ухо притерпелось? — немного слабее. Можно подумать, что на высоте над кручей ничего живого уже не осталось — ни травки, ни былки, не говоря о людях, — но вот там один за другим начали оживать пулеметы, покатился автоматный горох. На реку под кручей с кряканьем пошли мины, вода закипела. И сразу, перекрывая грохот и треск, всплеснулись над водой леденящие душу крики: «А…а…а!» Слов не разобрать, только это стенящее, смертное, от которого хочется зажать уши: «А…а…а!»

— Шубникова топят, сволочи! — сокрушается Кондратюк.

— Не успел связной.

— Или убит…

И тут появляется Андрей Шубников с четвертой ротой. В расчлененных порядках, вырвавшись из ракитника, рота стремительно катится к переправе, словно идет в атаку. Солдаты по горло мокры, Шубников тоже. Глаза озверелые.

— Работают? — кивает он на канаты.

— Работают. Записку получил?

— Нет… Сам видел переправу пятой. Махнул к вам прямо через ерик, обходить некогда.

— Как шестая?

Отдав команду на переправу, Шубников свирепо ругается:

— Плохо. Как мешком накрыли… Половина на дне, вторая под обрывом лежит. За обрыв носа не сунуть, пулеметами сдувает… Так я пошел…

Помахав прощально рукой, он втискивается в группу солдат, лезет в воду. Вероятно, итальянцы все же заметили передвижение роты, из дыма на высоте подают голос минометы, мины рвутся сперва по берегу левее переправы, затем чуть ближе, уже в воде, потом на фарватере… Один из солдат без крика разжимает руки и сразу исчезает под водой. Второй. Третьего успевают подхватить, тащат, ободряя и матерясь, на противоположный берег. Быстро-быстро перебирая руками, в Дон бросается санитарная сестра Саша Селезнева — над водой только пилотка с ободком пшеничных волос и плывущая за спиной сумка с красным крестом. За Доном слева, на склоне высоты, плавно стекающей в лесок, слышится пригашенное расстоянием «ура», но тут же смолкает. Видимо, пятая атаковала итальянцев во фланг, но пока не очень успешно. А дорога каждая минута: не собьешь сразу, подтянут итальянцы резервы — и пиши пропало, нанижут на кинжальный огонь, как шашлык на шампур.

Прибыл связной — дивинженер срочно вызывает на КП. Снова бегом около четверти километра. По пескам. Больно бьет по бедру пистолет, приходится придерживать рукой. Мы носим пистолеты на правой стороне, немцы — на левой. Кажется, у них удобнее, не приходится выворачивать руку. А там черт ее знает…

— Ну? — спрашивает Доломанов.

Я еще хватаю воздух, как рыба, выброшенная бомбежкой на берег, пот застилает глаза, плохо вижу.

— Две роты на том берегу. Шубников тоже.

— Потери?

— Двое убитых, до пяти раненых.

— Звони комдиву. Ждет личного донесения.

Выслушав краткий доклад, комдив несколько секунд размышляет. В ухо мне, как шмель, гудит зуммер, смутно доносится чья-то невнятная скороговорка. Неважная у нас связь. Один говорит, двадцать слушают. И Шубников ушел без рации, только сигнальные ракеты. И у нас переправа — такая, через Дон! — без телефона… Снова говорит комдив. Фразы скупы, сухи, но, кажется, доволен:

— Будешь переправлять первый и третий из хозяйства Калинникова. Следующим — хозяйство Затонова целиком. Подумай о представлении отличившихся к наградам. Вопросы есть?

— Прошу выделить артиллерийское прикрытие. Итальянцы достают переправу минометами.

— Учтем…

Снова на переправу. Там — пусто: два батальона из полка Калинникова еще где-то в пути, полк Затонова тоже. Появляется шестерка самолетов, очевидно, по специальному вызову. Негусто… Самолеты в недоумении делают круг над переправой, словно принюхиваются, — канатов в воде они не видят, река пуста, и немецкие летчики, наверное, ругаются: «Опять напутали эти макаронники, вызвали на пустое место».

Нас, саперов, горстка по песчаным щелям, но и это все-таки реальная цель. И на нас они сваливают весь свой груз. Шесть бомбардировщиков. Убит Хлудников, убит Марченко, убит Колесников. Тяжело ранен Дубовной, легко — худенький большеглазый Юдович, сыропеченый, неповоротливый Лисинский. У Лисинского осколок попал в жирный подбородок, чуть повыше кадыка, но пробил только кожу. Осколок вытащили, горло забинтовали, ходит в ошейнике. Легкораненые остаются с нами, их утешают: «Теперь не убьет, два раза в одно место не попадает!»

Отхаркиваемся и отплевываемся — песок на зубах, в ушах, в ноздрях, за воротниками. Наш батальонный кузнец, высокий, цыганистого вида уже немолодой солдат, от которого обычно за день не услышишь и десяти слов, тащит на загорбке обыкновенное тележное колесо. Следом за ним Антон Прибылко, пыхтя, несет противотанковое ружье и патроны. Это наша собственная, уже испробованная возле кузницы «зенитная артиллерия»: копается круглая, в рост человека, щель, в центре, как на столе, устанавливается на вертикальной оси колесо, на обод колеса крепится противотанковое ружье. Вращающийся упор, круговой обстрел. Ни одного, самолета не сбили, но в трудную минуту утешает. На переправах положено зенитное прикрытие, но наша переправа «дикая», в плане она не предусматривалась, вот и приходится изворачиваться — и швец, и жнец, и на дуде игрец. Когда минут через тридцать появляется еще тройка самолетов над серединой Дона — нас не трогают, направляются к соседям, — кузнец стреляет, а Прибылко оценивает результат:

— Клюнув носом, стерво!

Отчего он «клюнув», неизвестно, да и клюнул ли — тоже вопрос, но моральное удовлетворение получено. И это для нервов разрядка.

Артподготовка кончилась. Сбитая первым же залпом по всему Дону роса высохла даже в глубокой тени. В степи начинает стеклянно мерцать нагретый воздух — солнце печет, печет, — а по высотам за Доном ползет сизый чад, как после пала по жнивью. Орудия и минометы наши бьют реже, но прицельно, в первую очередь по гребню, чтобы дать возможность застрявшим под кручами вырваться на высоту. Гребень кручи выкидывает фонтаны земли, вниз текут лавины меловой крошки. В глубине леса на той стороне, на фланге высоты, далеко за пятой ротой, которая все еще лежит, наскоро окопавшись на половине склона, возникает ожесточенная пулеметно-автоматная трескотня, перемещается выше, к гребню высоты, в степь. Доносится «ура!» — слабое, как звон пролетевшей пчелы.

Минута, еще минута. И вдруг на высоте все смолкает. Взвивается зеленая ракета, минометы выключаются, артиллерия переносит огонь куда-то в глубину. Еще минут через шесть на гребне высоты над Доном — в бинокль его хорошо видно — появляется наш солдат. Гимнастерка на нем изодрана в клочья, серыми пятнами проступает на фоне зеленого нательная рубаха. Солдат словно