Правда, на свободе оставался другой подельник Ивана Дударева, родной брат застреленного снайперами водителя. Его поиски оказались безрезультатными, а ксерокопированные портреты разыскиваемого, расклеенные по всей губернии, постепенно истрепались на ветру, покоробились от дождей и снега, пожелтели от солнца. Ни к чему не привели и поиски других разбойников, что входили в организованную Дударевым банду. Они словно растворились без следа, исчезли, скрылись. Ходили слухи, что ускользнувшие от правоохранительных органов разбойники затаились до поры до времени, но слухи, даже самые невероятные – говорили, будто уцелевшие разбойники, прежде известные чуть ли не как борцы за справедливость, подались в профессиональные киллеры и причастны к нескольким имевшим широкий общественный резонанс заказным убийствам, – никакой почвы под собой не имели. Ни точного числа этих людей, ни имен их и фамилий никто не знал, что заставило руководство МВД – расследование находилось на контроле у самого министра! – объявить о неполном служебном соответствии некоторым офицерам. В том числе – и милицейскому подполковнику, мечтавшему о третьей звезде, о новой командировке в Боснию и Герцеговину. Когда же подполковник понял, что с мечтами придется расстаться, он начал злоупотреблять алкогольными напитками, покатился по наклонной, связался с какими-то малолетками, был выгнан женой из дома. Ему грозило увольнение со службы. Но начальники подполковника рассудили, что лучше иметь у себя замаранного подчиненного, который будет согласен выполнить самое сомнительное распоряжение, чем окончательно от такого подчиненного избавляться, и подполковник остался на своей, не самой высокой должности, влача жалкое, незавидное существование.

Единственным успехом следствия стало то, что откомандированный во Францию эфэсбэшник проявил изворотливость и нашел-таки подлинного Жана Леклера. Подлинный согласился на встречу, но сказал лишь, что, будучи в России, по дороге к месту своей новой службы, к генералу Кисловскому, находясь в областном центре, напился пьян и потерял как паспорт гражданина Франции и диплом об окончании университета, так и рекомендательные письма, выданные г-ну Леклеру прежним его нанимателем, проживавшим с семьей в поселке Жуковка, Московская область. Подлинный утверждал, что сразу из областного центра уехал, добрался до посольства своей страны, что ему потом выправили новый паспорт, и он вернулся домой, где вот уже длительное время владеет небольшим ресторанчиком. В котором они с эфэсбэшником и сидели. Эфэсбэшник попытался позадавать подлинному неудобные вопросы. Например – как это тому удалось получить новый паспорт, если не было даже заявления в компетентные органы о пропаже старого, но тут подлинный замкнулся. Отказавшись отвечать, он заявил, что его обо всем уже допрашивали французские полицейские и эфэсбэшнику следует обратиться к ним. Так эфэсбэшник и остался сидеть за столиком маленького уютного ресторанчика, разглядывая с неприятным чувством счет, поданный ради такого случая самим хозяином, этим Жаном Леклером, будь он неладен – как это тридцать четыре евро? какие такие тридцать четыре евро? откуда тридцать четыре евро? сейчас проверим, сейчас, так, омлет – шестнадцать евро, вино, так, получается, да, тридцать четыре, но это как-то…

Генерал Кисловский особого интереса к ходу следствия не проявлял, эфэсбэшника, вернувшегося из Франции, обедать не позвал; Илья Петрович, потрясенный происшедшим и приведшей к инвалидности травмой дочери, после мучительных раздумий решил продать свое поместье. И, лишь дело было закрыто, приступил к реализации задуманного. Коллекцию ружей генерал уступил вошедшему в настоящую силу и метившему на губернаторский пост Захару Ионовичу. Трофейный краснодеревый швертбот Илья Петрович подарил детскому яхтклубу. Уволил братьев Хайвановых, чьи следы тут же потерялись, как и следы камердинера и всех остальных. Илья Петрович также прервал контракт с Нино Баретти. Неустойка позволила Нино не только приобрести уютную виллу, где повар-художник поселился вместе с любезным его сердцу Фабио, но и полностью посвятить себя реконструкции бабушкиного соуса. Лайза Оутс канула в пространствах туманного Альбиона. К тому времени, когда Маша пошла немного на поправку, Лайза проявилась, прислала по электронке письмо, в котором описывала свои успехи в университете, свои победы над мужчинами, в приложении были фотографии Лайзы в обнимку с неким лупоглазым обладателем кроличьих резцов, но Маша откладывала ответ, откладывала, так и не ответила, а Лайза больше не писала.

Тусику генерал приказал собрать вещи, уехать туда, куда она пожелает. Тусик со своей долей смирилась.

Сам Илья Петрович ушел из всех своих бизнесов, разорвал все свои деловые связи, отправился с детьми за границу. Первоначально он поселился в одном из швейцарских кантонов, где в расположенной высоко в горах клинике Маша проходила лечение, а Никита обучался в закрытой школе.

Во всяком случае, в Швейцарии Илью Петровича встречал занявший губернаторский пост Захар Ионович, и ему Илья Петрович в порыве странной откровенности признавался, что дал дочери Маше обещание искупить некую вину и обязательно искупит за оставшиеся из отпущенных ему свыше лет; но, что это за вина, в чем заключается, перед кем, какова ее тяжесть, Илья Петрович не уточнил, а Захар Ионович, будучи озабоченным своими собственными делами, не полюбопытствовал.

Когда же через пару-тройку лет Захар Ионович вновь приехал в Швейцарию, дабы доложить кое-что в арендованную им банковскую ячейку, то ни генерала Кисловского, ни детей его он не нашел. Го – ворили, будто Никита, показавший удивительные математические способности, обучается уже в College de France, но куда уехали Илья Петрович и Маша? Куда? Этого не знал никто.

Компенсации, выданной Тусику, хватило на однокомнатную квартиру в московском районе Жулебино. Тусик устроилась в туристическую фирму, страдала от одиночества и с неохотой возвращалась после работы в гулкую, полупустую квартиру. Старалась задерживаться в офисе подольше. Ходила в кино, в клубы. Ее редкие партнеры отмечали трагическую ласковость Тусика, видимое желание отдаться без остатка. Это пугало, и партнеры обычно не стремились продолжить и развить знакомство, за исключением жившего на диаметрально противоположном конце города, в Строгино, сотрудника автоинспекции, с которым Тусик встречалась до самого лета, пока инспектор не решил вернуться в семью. Тусик это его решение приняла спокойно, но сам инспектор вдруг проявил плаксивость, рыдал у Тусика на кухне, расплескивал – у него дрожали руки – чай, просил прощения. Тусик, морщась от жалости, его простила.

К осени Тусик завоевала расположение руководства турфирмы, получила премию, а в конце ноября – поездку на остров Мальту. Мальтийский гид, выпускник ГИТИСа, был завернут на мегалитических культурах, каждый день возил свою группу от циклопического памятника к наполненной черепами пещере, от таинственных, словно процарапанных по поверхности скал чьими-то гигантскими когтями, борозд к обваленным в голубые воды моря заготовкам огромных обелисков. Тусику, восприимчивому к чужому влиянию, потомки загадочного, бесследно исчезнувшего древнего народа, по мнению гида, не чуждого кровавых человеческих жертвоприношений, стали видеться в собственно мальтийцах, людях спокойных, миролюбивых, предупредительных.