Мэри усмехнулась.

– Не тревожьтесь, я буду тихо плакать и ронять слезы в бренди. – Рипли сделал глоток и чуть не поперхнулся: как раз в этот момент леди Олимпия закатила штанину и коснулась пальцами без перчатки его кожи, и это было похоже на электрический разряд. Рипли не вскочил с дивана, но, должно быть, вздрогнул, судя по тому, что она взглянула на него и спросила:

– Больно?

– Гм. Нет… пустяки. Просто задумался.

– Я постараюсь не причинять вам страданий, но, боюсь, больное место очень чувствительно.

«Если бы только одно», – подумал Рипли и сказал:

– Не беспокойтесь, случалось и похуже.

Он приказал себе расслабиться и получать удовольствие: похоже, сегодня ночью другого способа ощутить женскую заботу у него не будет, – но когда увидел, как ее рука тянется к подвязке, сказал:

– Я сам.

– Правда? – удивилась она. – Вы знаете, как расстегнуть собственную подвязку?

– И даже как стянуть чулок.

– Пейте свой бренди, – предложила Олимпия, – а свою ногу доверьте мне.

– Не уверен, что это прилично, – заметил Рипли. – Хотя я очень плохо разбираюсь в том, что прилично, а что нет.

– Бояться нечего. Я делала это не раз, так что справлюсь лучше любого врача.

– В этом я даже не сомневался.

– Тогда держитесь. Сейчас я сниму подвязку. Постарайтесь на закричать.

Она осторожно расстегнула подвязку, положила на диван, он посмотрел на нее и хлебнул бренди. Потом она дотронулась до чулка, и Рипли подавил стон. Медленно, осторожно она скатала чулок вниз по икре, и в комнате стало так жарко, что Рипли был бы счастлив оказаться где‑нибудь в мавзолее. И думать об Эшмонте. Да, об Эшмонте, который был ее женихом. Эшмонт был такой веселый, когда говорил про свою женитьбу.

Олимпия осторожно стянула носок с его ступни.

Сердце ускорило свой ритм, и Рипли уже не пытался унять то, что творилось у него внутри. Обнаженные женские руки прикасались к его коже. Женщина трогала, раздевала его. Больше для него ничего не существовало. Все прочее: он сам в тщетной попытке образумить себя и не выглядеть идиотом, Эшмонт, свадьба, – было лишь шумом, как монотонный гул лондонской улицы.

Рипли сделал глоток, а Олимпия сняла чулок с его ступни и подала Мэри. Рипли услышал, как дыхание его сделалось вдруг резким и хриплым; казалось, оно проносится по библиотеке, как порыв ветра.

Она же в своей невинности и не догадывалась, какое действие оказывают на него ее движения. Он мог бы рассмеяться, если бы хватило воздуха.

Как она была серьезна, сосредоточившись на том, что делала: брови поверх стекол очков чуть нахмурены, губа прикушена. Смешав воду и уксус, Олимпия смочила полосу ткани и предупредила:

– Сейчас будет холодно.

Холодно, да. Как раз то, что нужно.

Она обернула его лодыжку холодной, как лед тканью, и Рипли чуть не взлетел к потолку, а заодно и выругался, да так, что в присутствии дамы было полным непотребством.

– Ничего, сейчас станет легче.

Рипли скрипнул зубами, но ему действительно полегчало во всех смыслах, хотя она об этом даже не подозревала. Ледяная баня подействовала отлично, утихомирив и боль в ноге, и тревожное стеснение, которое он испытывал всего минуту назад.

С помощью Мэри Олимпия продолжила работу, смачивая ткань в ледяной воде и наматывая слой за слоем вокруг лодыжки. Рипли сказал себе, что сам виноват: надо было настоять, чтобы ногой занялись слуги мужского пола, – но эта дамочка действовала, как заправский диктатор, и разумные мысли даже не пришли ему в голову. Диктатор! Именно такая и нужна Эшмонту. А может, и самому Рипли, как знать…

Пару раз и он испытывал угрызения совести оттого, что напрасно растрачивает жизнь, в которой не было места таким девушкам, как Олимпия.

Но главное – одолевавшим его сейчас чувствам не было выхода. Руки Олимпии привели его в состояние, с которым сейчас невозможно справиться. Ни с собственным воздержанием, ни с Эшмонтом сегодня ночью ему явно не покончить. Очень велики шансы, что Эшмонт придет в бешенство. Оставалось уповать на то, что бедняга напьется до потери сознания до того, как задумает выяснить отношения с родственниками сбежавшей невесты.

Голос леди Олимпии вырвал Рипли из того персонального ада, который он сам себе устроил.

– Я знаю, что доктор порекомендовал бы компресс или пиявки, а то и все вместе, – втолковывала она Мэри. – Но моряки полагаются только на холод и влагу. Они даже подставляют растянутые связки под насос, когда из корабля откачивают воду, утром и вечером, чтобы побыстрее вернуться в строй. Холод уменьшает боль и снимает отек.

Она взглянула на своего пациента, встревоженно нахмурившись.

– Не слишком туго я наложила повязку?

– Нет, – буркнул Рипли.

– Но вы почему‑то сердитесь.

– Да, потому что все пошло наперекосяк. Я должен был доставить вас сюда, затем вернуться в Лондон и объясниться с Эшмонтом и прочими.

– Вы никуда не можете ехать! – отрезала Олимпия. – Вам совершенно необходимо соблюдать покой и держать ногу повыше.

– Чтоб тебе пусто было, Рипли! Что ты опять натворил? – раздался в дверях женский голос. – Не успел вернуться в Англию и уже попал в беду!

Тетя Джулия некоторое время стояла на пороге, уперев кулаки в бока, с тем же мрачным выражением лица, которое в детстве, бывало, нагоняло на него столько страху. Даже сейчас ему стало не по себе.

Внешне она выглядела довольно безобидно – седовласая, с приятным лицом, хотя и высокая для женщины. Впрочем, это ничуть ее не портило. Однако умела она казаться и грозной, и вот это производило впечатление! Тетя Джулия могла вступать в спор даже с невыносимым отцом – очень немногие мужчины отваживались на подобное.

И все же она показалась Рипли бледной копией самой себя – привидением, как и писала Алиса. И не только из‑за мрачного серого платья с узкими, вышедшими из моды рукавами.

Она подошла к нему, по‑прежнему хмурясь, не надрала уши, как он опасался, но взъерошила волосы, как будто он все еще оставался ребенком, затем обратилась к Олимпии:

– А это, полагаю, и есть та леди, которая тебя подстрелила? – Ее брови вдруг сошлись на переносице. – Господи, Рипли, это же невеста Эшмонта! О чем ты думал, негодник?

– Моя тетя поразительно прозорлива, – пояснил герцог. – Знает все про всех. Кажется, я уже упоминал об этом.

– Не умеешь ты льстить, – сказала тетка. – Слишком прямолинеен.

– А теперь, тетушка, позвольте представить вам леди Олимпию Хайтауэр.

Леди Джулия закатила глаза.