Не только физически она оказалась сильнее, чем он предполагал, но все равно ему претила мысль опираться на нее как на костыль, но выбора не было, так что пришлось. Он скакал на левой ноге, опираясь на леди Олимпию, стараясь беречь правую, но все равно иногда задевал ею о землю, и каждый раз лодыжка взрывалась болью, которая отдавалась во всем теле.

Здравый смысл подсказывал ему, что попытка доковылять до кареты самостоятельно закончится тем, что он просто рухнет и, в конце концов, будет вынужден ползти, и это не придаст ему веселья.

Итак, крепко обнявшись, они кое‑как продвигались вперед по неровной почве. Грудь леди Олимпии упиралась в его руку, их бедра тесно соприкасались, что не замедлило вызвать вполне определенные ощущения, которые заставляли забыть даже про боль.

Осталось чуть больше пяти миль. Поездка, хоть и недолгая, будет не из приятных, когда карета начнет подскакивать на неровностях размытой дождями дороги, но это он переживет. А вот что потом?

Насчет «потом» он подумает позже, когда придет время.

Целую вечность спустя они вышли на дорогу, и Рипли поднял наконец голову, чтобы оценить расстояние, которое ему предстояло преодолеть, и увидел возле открытой дверцы кареты пса, весело вилявшего хвостом.

В следующее мгновение собака залаяла, бросилась к ним и едва не опрокинула. Похоже, погоня нисколько его не утомила и он был не прочь еще порезвиться.

– Сидеть! – успела крикнуть Олимпия, и пес незамедлительно повиновался. – Вот и молодец: не зря я решила, что ты хорошо воспитан. И постарайся вести себя тихо.

Она взглянула на Рипли, который, казалось, побледнел еще сильнее.

– Вот неугомонный! Похоже, он собрался выразить вам свою радость, и причем весьма бурно.

– А ведь сначала был таким робким и смирным.

– Это все от страха, потому что был избит, – сказала Олимпия. – Но пес есть пес, и, похоже, он уже все забыл. Скорее всего у Болларда он пробыл очень недолго, иначе не оправился бы так быстро.

– И не вернулся бы в свое природное несносное и буйное состояние, – сказал Рипли.

Некоторое время они оба смотрели на собаку, нетерпеливо стучавшую по земле хвостом, потом Рипли заметил:

– Вы крепче, чем кажетесь.

– О чем я и говорила.

Олимпия позвала кучера. Бледнея и заикаясь, парень принялся извиняться. Как и предполагал Рипли, он отвлекся, поэтому не сразу заметил, что пес выскочил из багажного отсека. Герцог – надо отдать ему должное – не стал распекать беднягу, да ему и не до этого было.

Теперь следовало как‑то затащить Рипли в карету. Дело продвигалось с трудом: почтовый дилижанс – не самый удобный вид транспорта, – и прошло немало времени, прежде чем бедняга кое‑как устроился, да и то боком, втиснувшись в угол. Поврежденная нога, под которую подложили свертки с одеждой, неуклюже покоилась на коленях Олимпии, и она очень сомневалась, что ему удобно.

– Мы не проедем и половины мили, как у вас заболит колено, – заметил Рипли.

– Это ерунда по сравнению с тем, что будет с вашей лодыжкой, – возразила она. – Но мы поедем медленно и осторожно.

– Ну уж нет! Наоборот, мы помчимся с курьерской скоростью. Чем скорее доберемся до места, тем лучше.

– Вы же выть будете от боли.

– Я, герцог, «его бесчестье» – и рыдать оттого, что ушиб ногу? Не дождетесь!

– Взрослые мужчины переносят боль хуже детей, – заметила Олимпия. – И если травма настолько серьезна, как я предполагаю, то даже нечем будет привести вас в чувство: у нас нет ни алкоголя, ни даже уксуса.

– Уксус! Я что, юная дебютантка, которая падает в обморок?

– Вот это была бы картина! Наш герой, герцог Рипли, валяется в обмороке. Но раз уж нечем унять боль, придется попросить вас набраться терпения. А если вам вдруг сделается дурно…

– Вы опасаетесь, что меня может стошнить из‑за пары синяков?

– Ну, если вдруг вы почувствуете необходимость облегчить желудок, сделайте это в окно.

И прежде чем герцог успел возразить, Олимпия приказала кучеру трогать, пустить лошадей шагом. Голос у нее при этом был прямо‑таки командирский: сразу видно, ей не впервой. Да и как иначе? Приходится или командовать, или подчиняться, если имеешь дело с герцогом Рипли!

Кучер слышал их обоих, но распоряжение его светлости гнать как ветер пропустил мимо ушей.

Успокоившись на сей счет, Олимпия могла теперь сосредоточиться на следующей задаче. Видно было, что Рипли терпит боль и неудобство, и ей хотелось его отвлечь. Он старался не подавать виду, но у нее же есть глаза, и она видела, как он стискивал зубы, когда карета наезжала на кочки, которых было в изобилии.

Они проехали примерно милю, когда он переменил позу, намереваясь опустить ногу на пол.

– Понимаю, вам неудобно, но необходимо держать ногу в поднятом положении.

Сиденье было рассчитано на двоих, места не хватало, а ноги у Рипли были длинные.

– Вам, должно быть, тяжело, – заметил Рипли.

– На мне куча одежды, так что не волнуйтесь, но вам будет удобнее, если снять обувь.

– После того как моя нога побывала в кроличьей норе?

– У меня шестеро братьев, – напомнила она. – И крепкий желудок.

Герцог тихо, страдальчески рассмеялся, но и этого было достаточно: ему было с ней весело, – и позволил стянуть с его ноги туфлю.

Задача оказалась не такой уж простой. Нога распухла, из чего Олимпия заключила, что там скорее всего растяжение. К счастью, туфли были из мягкой тонкой кожи. Они, конечно, не годились для прогулок по полям, но снять их было легче, чем стянуть сапоги, если бы таковые имелись.

Его нога в чулке не издавала неприятных запахов, но Олимпия изобразила, причем весьма убедительно, будто ей дурно и она вот‑вот упадет в обморок: отпрянула, зажала нос, закатила глаза. Все это позабавило Рипли, и он рассмеялся.

Мужчины никогда не становятся взрослыми, но это не беда, а сейчас ей и вовсе на руку: будет развлекать на протяжении оставшихся нескольких миль дороги.

Олимпии и самой нужно было отвлечься, поскольку она изнывала от смущения, баюкая его большую, облаченную в чулок ногу на собственном колене.

Некоторое время спустя

Герцог сказал Олимпии, что Кемберли‑плейс – старая развалюха, и она представляла себе старинный усадебный дом на сельских просторах. Слово «развалюха» наводило на мысль о позднейших пристройках, составлявших вместе с домом живописное, разнородное нагромождение, этакий загон для кроликов, но она сильно ошибалась.

Кемберли‑плейс представлял собой огромный особняк, построенный еще во времена Тюдоров, и внешне, казалось, не претерпел с той поры особых изменений.