Оушен ужасно расстраивался. Наверное, даже подозревал, бедный, что я его на самом деле отталкивала. Ничего подобного. Я только им и жила. С ума сходила. И чем сильнее сходила, тем больше хотела защитить его.

Однажды мы зависли возле моего шкафчика. Шла большая перемена. Я прятала одни учебники, доставала другие. Оушен ждал, прислонясь к железным дверцам, периодически заглядывая в мой шкафчик. Вдруг у него глаза вспыхнули.

– Это и есть твой дневник, да?

Ловким движением Оушен сцапал потрепанную толстую тетрадь. У меня сердце так забилось, что перед глазами хвостатые точки замельтешили. Я выхватила дневник, прижала к груди. Ужас мой был неописуем. Не хватало, чтобы Оушен прочел мои откровения – ни сегодня, ни вообще! В противном случае я навек потеряю лицо. В глаза Оушену взглянуть не посмею. Мои впечатления от физических контактов с ним – и даже от пребывания рядом с ним – занимали десятки страниц. И были изложены, пожалуй, чересчур детально.

Оушен сочтет меня сумасшедшей.

Он только посмеялся – над выражением моего лица, над быстротой реакции. Потом взял меня за руку, провел пальцами по ладони. Клянусь: от одного этого у меня голова закружилась.

Далее Оушен прижал мою ладонь к своей груди. Он часто так делал, зачем – не знаю. Сам не объяснял, я не спрашивала. И не протестовала. Мне это казалось очень трогательным.

– Почему ты так испугалась? Что плохого, если я почитаю твой дневник?

Я замотала головой. Сама чувствовала, что глаза все еще круглые от страха.

– Незачем его читать. Это скучно.

Оушен расхохотался.

Тогда-то я впервые и увидела этого человека. Отчетливо помню: Оушен хохочет, запрокинув голову, я на него засмотрелась – и вдруг ощущение, будто меня буравят взглядом. Я бы не стала отводить глаза от Оушена, выяснять, кто там такой беспардонный, однако взгляд сочился злобой. Причем неразбавленной. Я обернулась. Поодаль стоял тренер Оушена.

Стоял и качал головой. Осуждал меня.

Я даже попятилась. Не сообразила бы, кто это, но Оушен проследил мой взгляд. Живо перестал смеяться. Сказал «здравствуйте». Тот тип – позже я узнала, что его фамилия Харт, – ответил, причем довольно дружелюбно. Однако в коротком промежутке между взаимными приветствиями я заметила: тренер Харт успел сделать обо мне выводы. Мы с Оушеном еще не разъяли рук – тренер Харт покосился на них и зашагал прочь.

А я почуяла недоброе. Прямо физически тошно стало.

Оушен пришел к нам в День благодарения.

Мои родители к этому празднику относятся с пиететом. Всегда отмечают его по всем правилам. У мамы слабость к каждому, кто бесприютен, поэтому в День благодарения дверь нашего дома открыта для друзей и знакомых. Каждый год с нами за стол садятся разные люди. Обычно приятели Навида, у которых либо нет родни, либо, наоборот, родни хоть отбавляй, но время с ней проводить не хочется. Такие одинокие души неизменно находят убежище у нас. Это уже традиция.

Неудивительно, что родители распростерли объятия и для Оушена.

Я им сказала только, что Оушен – мой школьный друг, которому в праздник не с кем жарить индейку. Но который, добавила я, очень, очень интересуется иранской кухней.

Родители пришли в восторг.

Они видят свою миссию в том, чтобы нести в массы информацию об истинном Иране. Для начала: все полезное в мире было изобретено или как минимум усовершенствовано иранцами. Если же оппонент, тщательно подбирая слова, приводит в пример некую вещь, изобретенную другим народом, родители отвечают: «Ну, без этой мелочи вполне можно и обойтись!»

В этом году День благодарения пришелся на самый разгар Рамадана – иными словами, получалось, что мы будем праздновать и одновременно разговляться. Подготовку к празднику мы начали заранее и гостей тоже пустили, пока еще было светло. А что? Пускай помогают!

Навид, по обыкновению, ныл целый день, даром что ему досталось простейшее задание – размять картошку на пюре. Оушену стоны моего брата казались преуморительными; я объяснила, что Навид вовсе не острит, что он всегда такой во время поста. Оушен только плечами пожал.

– Все равно у него очень смешно выходит.

Вы, наверно, не удивитесь, если я скажу: моим родителям Оушен ужасно понравился. Наверное, потому, что не спорил, когда они взялись объяснять: Шекспир, мол, на фарси произносится «шейхе пиир», что значит ни больше ни меньше – «убеленный сединами шейх». И является неоспоримым доказательством коварно замалчиваемого факта: Шекспир на самом деле был персом, да не простым, а ученым. Или, может, папа и мама прониклись к Оушену потому, что он благодарно и с явным удовольствием съедал все яства, которые перед ним ставили. А наготовлено было шесть перемен блюд, чтобы «школьный друг» сразу уже составил полное представление об иранской кухне. Оушен ел, а родители сидели и смотрели ему в рот. При каждом его «очень вкусно!» переводили взгляд на меня: вот, мол, Ширин, тебе очередное подтверждение: иранцы только самое лучшее делают, в том числе самые изысканные, самые здоровые кушанья.

После трапезы папа потащил Оушена к компьютеру и давай терзать своими любимыми роликами. На сей раз ролики были про европейское оборудование для ванных комнат, потому что папа находился в острой фазе бзика на смесителях. Оушен терпел. У него ни один мускул на лице не дрогнул.

А потом, пока заваривался чай, родителям вздумалось учить Оушена фарси. Точнее, они не то чтобы учили – они просто говорили на фарси. Почему-то в обоих, особенно в маме, была сильна уверенность, будто фарси можно влить человеку в мозг.

Выглядело это так: мама произнесла реально сложную фразу и кивнула на Оушена – по ее мнению, чрезвычайно способного к фарси, жаждущего овладеть фарси, – потому что это ведь лучший в мире язык. Правда, кивнув, мама на всякий случай повторила свои слова, а затем спросила с интригующей улыбкой:

– Ну, что я сейчас сказала?

Оушен заморгал.

Я закатила глаза.

– Языкам так не учат, мама! Принципы осмоса тут не действуют.

Мама отмахнулась.

– Оушен все понял. Не так ли, Оушен? Видишь, дорогой, – это уже относилось к папе, – наш гость все понимает.

Папа кивнул, словно и не ожидал других результатов.

– Да не понимает он! – заспорила я. – Перестаньте чудить.

– Мы не чудим, – обиделся папа. – Оушену очень нравится фарси. Оушен мечтает выучить фарси. Так ведь, Оушен?

– Конечно, – подтвердил Оушен.

Родители просияли.

У папы глаз загорелся.

– В связи с лестным для нас желанием нашего гостя мне пришло на ум стихотворение, которое я прочел буквально на днях…

Папа выскочил из-за стола, метнулся за очками и за томиком стихов.