Что она могла сообщить шефу? Что проект движется вперед, но отстает от графика? Правда, несмотря ни на что, она была уверена в главном: доктор Свенсон стремится закончить работу, это точно, и она доведет ее до завершения, хоть пока и не сообщает, когда препарат можно будет направить в FDA.[7]

— У нее нет никакого графика работ? — спросил мистер Фокс.

— Абсолютно ничего, — подтвердила Марина, хотя на самом деле даже не спрашивала об этом.

Почему?

Потому что слушала доктора Свенсон, как студентка слушает профессора, как грек — оракула. Она не задавала вопросов, а лишь запоминала ответы.

— Ничего, — успокоил ее мистер Фокс. — Это только первая встреча. Правильно, что ты пока не нажимала на нее. Значит, завтра ты уедешь?

— Завтра или послезавтра. Как получится с билетами. Я полечу на первом же самолете, где будут места.

— На самолете? — удивился мистер Фокс.

— Да. Домой.

Трубка молчала, и это молчание обескураживало. Марина уже все поняла, но не хотела расставаться со своим заблуждением. Ей хотелось домой. У нее не было багажа, его так и не нашли. Все купленное в Манаусе она тут и оставит, кроме маленькой белой цапли и красного браслета, завязанного на запястье. Мысленно она уже видела за огромными окнами аэропорта Миннеаполис — Сент-Пол белые ветки цветущей сирени и мечтала о том, как она выйдет на улицу и вдохнет полной грудью медовый воздух…

— Тебе рано уезжать, — сказал мистер Фокс, — ведь ты так долго ее искала.

Он скажет это и через полгода, и через год.

«Рано уезжать».

Может, он хочет, чтобы она жила здесь до тех пор, пока не сообщит, что готова привезти в кармане законченный препарат от бесплодия?

— Я передала доктору Свенсон все, что должна была передать, — возразила Марина.

Конечно, она не была уверена в этом полностью, но зато не сомневалась, что любые ее слова все равно прозвучали бы впустую.

Доктор Свенсон никогда не станет слушать ни Марину, ни Андерса, ни мистера Фокса. Это не в ее привычках. Марина не собиралась менять течение мощной реки.

— И вообще, по ее словам, ей все передал Андерс. Она четко понимает, чего от нее хотят, и, думаю, передаст вам готовый препарат, как только сможет.

— Дело слишком серьезное, чтобы верить кому-то на слово. Возможно, препарат уже почти готов, а может, она еще и не бралась за его разработку. Это проект огромной важности и стоимости. Ты должна выяснить, насколько продвинулись исследования, — сказал мистер Фокс и, помолчав, добавил: — Должна точно выяснить.

Она поглядела на свои истерзанные ноги, скользкие от неоспорина.

— Тогда найдите кого-нибудь еще.

— Марина, — проговорил он. — Марина, Марина.

В его голосе звучали нежность и любовь.

Она издалека, за милю почувствовала свою капитуляцию. Такая уж у нее натура плюс чувство долга. Пожелав ему спокойной ночи, нажала на «отбой». На него она не сердилась. Он лежит в уютной постели и, конечно, не понимает, чего от нее требует. Там, дома, она тоже не могла представить себе эти условия…

Это был день лариама.

Она собиралась принять его с самого утра, но все откладывала и откладывала. Впрочем, какая разница? В конце концов, она все равно его глотала. Лекарство, которое она так лихо выбросила в аэропорте, все равно ее настигло.

Томо никогда не жаловался, что ему приходится бежать наверх и барабанить в ее дверь, чтобы она не орала. А дурноту, паранойю и прочие прелести едва ли можно списать только на лариам. Даже если она полетит завтра домой, ей придется принимать его еще четыре недели. Вот так лекарство напоминает путешественнику, что поездка еще не закончена, что она остается в кровотоке, тканях тела. Все потенциальные опасности места, где он побывал, притаились внутри него…

Марина положила таблетку на язык, проглотила ее, выпив для верности полбутылки воды, стоявшей на комоде, и выключила свет. Она уже привыкала к яме в центре матраса, к поролоновой подушке, которая пахла как картонные коробки, к журчанию воды, подававшейся по трубе в льдогенератор, стоящий в холле, а потом, через несколько часов, к стуку порционных кубиков льда о поднос.

Интересно, долго ли будут эти вещи преследовать ее после возвращения?

И долго ли еще она будет непрерывно думать об Андерсе?

Как она вернется в их опустевшую лабораторию и кто заменит его со временем? Что она почувствует, когда осознает, что время прошло и она уже почти не вспоминает о нем?

Она подумала о пачке писем Карен, лежащей в ящике ночного столика. Подумала об Андерсе, похороненном в джунглях в трех тысячах миль от Иден-Прери. Несмотря на усталость, ей не давала покоя эта мысль — Андерс мертв, и далее следовали детали: где его фотоаппарат? где бинокль?..

Когда Марина проснулась, она обнаружила, что стоит перед окном своего номера, но совершенно не помнила, как встала с постели.

В номере было холодно.

Только что они шли с отцом через кампус Университета Миннесоты, где отец защищал докторскую. Валил густой снег. Из всех зданий выходили индийцы; женщины в красных и лиловых сари, мужчины в розовых рубашках яркими пятнами выделялись среди снежной белизны. Все они дрожали на ледяном ветру; потом краски начали вибрировать и превратились в море дрожащих маков, припорошенных снегом…

Марина заснула с включенным на полную мощность кондиционером и теперь, увидев мокрый подоконник, спросонья подумала, что на улице опять идет дождь.

По запотевшему стеклу ползли капли.

Мир за окном превратился в багровую тьму, испещренную шариками сверкающих огней. Холодный ветер дул с ураганной силой на дешевую ночную рубашку, купленную у Родриго.

Она присела на корточки перед агрегатом и стала вслепую жать на все кнопки, а ее волосы развевались от холодного ветра.

Наконец кондиционер в последний раз дохнул морозом и затих.

Она вся дрожала, то ли от холода, то ли из-за увиденного сна. Она точно помнила, что пыталась попасть домой и не могла — из-за снега.

Нет, домой она попадет еще не скоро.

Может, мистер Фокс и нашептывал ей всю ночь что-то на ухо, но, пока она спала, мир сдвинулся от аэропорта к речному порту. Решимость улететь домой, которую она чувствовала в ресторане, прошла, как проходит за ночь болезнь. Миннесота скрылась в голубом тумане вместе с другими мечтами.

Ложиться в постель ей не хотелось.