– Не стреляй! – крикнул Альберт Валерьянович.

– Если не я их, то они нас. Мы у них как на ладони!

Бронислав быстрым движением снял с плеча карабин, привычно вскинул его и выстрелил. Рыжеволосая женщина охнула и упала на холодный песок.

– Черт побери, а карабин-то хорошо пристрелян, – удивился своей меткости Бронислав.

– Не стреляй! – Шпильковский вскочил, чтобы схватить Вернидуба за руку.

Прилетевшая пуля навылет прошила военфельдшеру икру. Боль обожгла ногу, и Альберт Валерьянович упал на дно мотобота, сильно ударившись головой о металлический ящик.

– Эта стерва не успокоится, пока нас всех не укокошит, – сжав зубы, проговорил Бронислав.

Из двух рук палил и малолетний пацан. Револьверы для него были тяжеловаты, от отдачи стволы дергались в разные стороны, пули ложились далеко от мотобота.

Наконец Данила налег на весла, и, прыгая на волнах, суденышко с беглецами начало удаляться от берега.

Женщина склонилась к той, что упала, что-то с гневом выкрикнула. Ветер не дал разобрать ее слова. Отряхнув волосы, она подняла винтовку, начала целиться.

«Дура!» – подумал Бронислав и выстрелил раньше ее.

В это мгновение мотобот качнулся на волне. Он промахнулся.

А женщина успела послать пулю в сторону машущего веслами Данилы, чтобы, как она представляла себе, предотвратить бегство красноармейцев. Но и она промахнулась. Бронислав быстро выстрелил второй раз. Женщина вздрогнула всем телом, словно ей в грудь ударила плотная струя воздуха, упала навзничь, вытянув вперед руки. Выпавшая винтовка зарылась стволом в песок.

Теперь красный капитан навел ствол карабина на пацана. Тот, увидев, как в него целятся, застыл с обезумевшим выражением лица. Один револьвер выпал из его левой руки. Правой он сделал слабую попытку выстрелить, но и правая рука уже не держала оружие. Дульное отверстие мощного карабина было направлено пацану прямо промеж глаз, именно туда целился Бронислав. Еще секунда, и раздастся выстрел. Вдруг перед карабином, который краснофлотец уверенно держал в руках, поднялся Шпильковский. Альберт Валерьянович почувствовал, как острая мушка прицела вжалась ему под левое ребро.

– Альберт, ты что, рехнулся, а если бы я нажал на курок? – крикнул ему на ухо Бронислав.

Но военфельдшер его не слышал.

– Парень, уходи! – кричал Альберт Валерьянович, закрывая того своим телом от смертоносного оружия. – Быстрее! Бросай револьвер и беги!

Однако, увидев, что теперь ему ничего не грозит, так как карабин упирается в спину Шпильковского, пацан собрался с силами, поднял пистолет и прицелился именно в Альберта Валерьяновича. Особо выбирать ему было не из кого – ведь фигура военфельдшера загораживала и Бронислава, и Данилу.

Шпильковский закрыл глаза. Прогремел выстрел, и пуля ушла в море.

– Альберт, сгинь! Щенок тебя застрелит! – Бронислав попытался оттолкнуть военфельдшера, но тот неожиданно оказался цепким и твердо стоял перед краснофлотцем.

Подросток прицелился еще раз. Теперь Шпильковский смотрел пацану прямо в глаза. Тот нажал на курок, и на этот раз пуля прошла мимо.

Наконец, сильным толчком в спину Бронислав повалил Шпильковского на борт мотобота, а сам оказался на переднем крае перед револьвером пацана. Тот снова нажал на курок, однако раздался только металлический стук – патронов в барабане не осталось.

Бронислав выдохнул:

– Ну, шкет, теперь молись, – поднял карабин краснофлотец.

Пацан опустил бесполезное оружие и, глянув вдаль, стал ждать выстрела – убегать было бесполезно…

Бронислав нажал на курок, но в эту минуту по карабину ребром ладони ударил Альберт Валерьянович. Крупная пуля пробила днище мотобота. Из небольшой пробоины показался столбик зеленоватой воды.

Будто опомнившись, пацан побежал.

– Ты что, нас утопить решил? – бешено завопил Бронеслав.

– Ты же клялся не стрелять в женщин и детей!

– Я клялся не стрелять в мирных жителей. А они пришли сюда с оружием. Давай на весла! – грозно приказал военфельдшеру красный капитан.

– Ты сумасшедший, – сказал Шпильковский.

– Я жить хочу, – ответил Бронислав, – а не рыб собой кормить.

Краснофлотец вырвал кусок подкладки бушлата и тканью заткнул образовавшуюся пробоину.

– Успокойся, Валерьянович, – сказал Данила, передавая военфельдшеру одно весло, – пойми, это война.

Минут через десять красноармейцы подошли к борту «Попугая». Бронислав завел машину, и, набирая ход, сейнер направился в открытое море, подальше от острова, который принес беглецам одни злоключения: смерть их товарища Капитонова и ни капли драгоценного топлива. А вот для жителей этого отдаленного уголка земли появление бежавших из плена красноармейцев обернулось настоящей трагедией.

Через пару часов маяк на острове погас, впервые за девятнадцать лет беспрерывной работы. Хотя зарево от пылающего нефтяного резервуара последующие несколько суток еще указывало путь проходящим мимо судам и кораблям.

– Ясно, почему летчик поспешил убраться восвояси, – сказал Бронислав. – Барометр сорвался со стопора… На нас идет шторм.

– Я еще ни разу не попадал в шторм на море, – с ощущением тревоги и романтического воодушевления сказал Данила.

– Судя по всему, теперь побываешь.

Бронислав стоял за штурвалом и настороженно вглядывался в горизонт. Он стремился как можно быстрее увести «Попугай» от острова и мелких рифов.

– Во время бури суша – самый страшный враг судов. Не успеешь от нее уйти, как она тебя настигнет.

Рядом стоял Данила, попыхивал папиросой.

– Что, Валерьянка нам бойкот объявил? – выдохнул дым Кривошапкин.

– Дай добью, – Бронислав взял из губ Данилы папиросу, оторвал кончик, вставил себе в рот. – Перебесится. А не перебесится, то и бес с ним.

– А он думает, что ты бесноватый. Баб перестрелял.

– Да я, бляха, за всех вас жилы рву! – грохнул кулаком по штурвалу Бронислав. – Вы бы смотрели на них, руки опустив, а они вас по одному, как кроликов, перестреляли бы.

– Я понимаю, – согласился Данила.

– И они же первые Никанора убили. Я ведь было поверил этому кондуктору с «Авроры»! – У Бронислава были бешеные, налитые кровью глаза. – Сердцем его принял, а теперь Валерьянка добренький, хорошенький, справедливый, а я, получается, сука конченая, палач, или как он там меня еще называет – маньяк…

Шпильковский тем временем обработал себе рану и лежал в каюте. Он не хотел разговаривать со своими товарищами по несчастью. Побег для него явно превращался в непредсказуемую схватку со смертью – или он стоял на краю, или те, кто был рядом с ним.