что персиянин турецкой (читай: азербайджанской) национальности дон Филипп (то есть Алигулу-бей) и прихожанка оной церкви, жительница Вальядолида Луиза де Кирос пришли к намерению сочетаться браком. Невеста – дочь Хуана де Кироса и Марии де Арсе, католичка. В документе, заверенной нотариусом Филиппом де Вега указывалось, что дон Филипп был женат у себя на родине, но ввиду того, что ныне брак заключен с католичкой, нет никаких препятствий к их бракосочетанию. Сочетал их браком преподобный Тридентино, свидетелями были прихожане церкви «Сан-Педро» Хуан де Олабе и Хуан де Роблес, а также прихожанин церкви «Сан-Мартино» Габриэль Санчес. Произошло это января 25, года 1606.

Меня отвлекла от записей Гайде, спросившая, когда оканчивается срок «тагийя», то есть временного супружества. Я сказал: когда ей будет угодно. «Я хочу сейчас», – бросила она и закружилась по комнате. Должно быть, она не забыла моего утреннего поведения. Я шутливо заметил, что по шариату женщина остается супругой мужчины, пока тот не соизволит развестись с ней, добавив, что и у католиков дело обстоит так же, и если уж ей приспичило, то придется дождаться утра и сходить в церковь. А до того я волен делать с женщиной что хочу. Она завелась: тебе, говорит, не видать этого (то есть близости с ней) как своих ушей, не забывай, что ты на моей исторической родине, и в любой момент, если на то пошло, могу сдать тебя в полицию, даже присочиню, что ты – шпик и пытался меня изнасиловать, и тогда тебя не спасет даже твой хваленый прадед Орудж-бей, воскресни он из гроба.

Угроза выглядела убедительной. Я же говорил, что завладеть сердцами здешних Дульциней ох как трудно, за ними генетический боевой опыт бабушек, прабабушек, погулявших на славу…

«Нет ничего упоительнее, чем укротить сопротивляющуюся тебе красавицу. Когда я подчиняю их своим желаниям, я кажусь самому себе величавым, как победительный полководец на укрощенной лошади…» Не знаю, кто это сказал, звучит красиво и впечатляюще, но сейчас ситуация была другая, так как Гайде не оказывала мне сопротивления. Просто кокетничала и ломалась, во всяком случае, так я понимал ее экивоки и ужимки. И вообще, всякие восторги сладострастья устарели, наверно, с момента первого грехопадения Адама и Евы… Выстраивая в уме эти мудрые умозаключения, я лег в постель и вскоре забылся сном под шебуршание алчных древоточцев, исподтишка точивших казенную мебель. Сказались и вино, и курево. Хвала их первооткрывателям. Наверно, они были представителями сильного пола, стремившиеся избавить мужчин от дурацких мыслей.

Но ночью произошло интересное событие, которое не могу предать широкой огласке, разве что близким друзьям поведаю, конфиденциально. Ну, а вам скажу, что приснился мне наш старый дом, мы лежали с моей маленькой сестренкой и боялись жуков-древоточцев, которые изнутри грызли нашу шифоньерку. Они казались детенышами страшных чудищ-дивов.

Наутро мы отправились в Мадрид. Гайде выглядела довольной жизнью и без конца смеялась. По дороге заявила, что едет со мной до Мадрида и там покинет меня. Признаться, я ужасно расстроился и чуть ли не взмолился, пусть дотерпит и сопроводит меня по архиву, а после катится на все четыре стороны. Я это сказал с отчаянной мольбой, и она сдалась. Я сказал ей еще кое-что, но тогда мне придется выболтать все, что произошло в отеле ночью, а это, знаете, не по-мужски. До самого Мадрида я почти не взглянул на нее. А она пересела на заднее сидение и там стала лясы точить с молодыми попутчиками. Я хотел было напомнить ей, что мы как-никак пока еще остаемся супругами, но, зная, что христианки чихать хотели на ревнивых мужчин, отмолчался. Минувшие времена были интереснее и справедливее нынешних.

* * *

Орудж-бея сопровождал человек, приданный герцогом Лермой. Звали его Франциско де Сан Хуан, и он хорошо владел тюркским-азербайджанским языком. Доехав до Лиссабона, он направился в отведенную резиденцию.

Посол Гусейнали-бей сидел в патио – внутреннем дворе. Слуга накрывал на стол. Любимый послом шоколадный кофе и сдобные булки.

Посол при виде подопечного и земляка встал навстречу, обнялся. Орудж-бей поведал ему все, как есть, (кроме принятия христианства); сообщил об обещании короля найти и наказать убийцу. Посол остался доволен этой вестью и поручил начать погрузку на корабли.

После обеда Орудж-бей вышел в город, нанес визит дону Кристобалю. Тот был вице-королем Португалии. При виде гостя его высочество не скрыл радости, так как знал о новообращенном христианине; но хотел услышать об этом из его собственных уст.

Орудж-бей, поцеловав перстень на руке высокой особы, поведал:

– Мне приятно доложить вашему превосходительству, что я недавно вступил на праведную стезю и обратился в католичество. Тем самым я удостоился чести вступить в ряды подданных его католического величества. Да хранит Господь его престол и продлит его жизнь

Дон Кристобаль выразил удовлетворение этой вестью и убеждение в том, что его гость достигнет высоких ступеней во дворе испанского короля. Орудж-бей в свою очередь высказал первому министру и вице-королю признательность за оказанное ему доверие; добавил, что намерен вернуться на родину и привезти свою семью в страну, где господствует святая вера.

– Пусть и мой сын, и моя жена увидят и полюбят эту благословенную землю.

Вице-король повторил уже известные страхи, высказанные гостю, – похоже, они сговорились твердить одно и то же.

– Я бы не советовал это вам, дон Хуан, – хозяин обратился к нему по испанскому имени. – Появление на

родине чревато великим риском и опасностью… Если узнают о вашем обращении в иную веру, – вас… сами понимаете…. Не пощадят. Если не на родине, то сам Гусейнали-бей по дороге… Отправит на дно… рыбок кормить…

Неофит сказал, что посол не ведает об этом, судя по доброму обращению с ним.

– Во всяком случае, я посоветовал бы вам все как следует взвесить, – с этими словами дон Кристобаль проводил его до дверей.

Вернувшись в резиденцию, Орудж Баят стал прохаживаться по двору, под сенью оливкового дерева. Стояла духота. Он окропил лицо водой из бассейна. На сердце кошки скребли. Он доверил свою тайну Буньят-бею. Нет, тот не мог бы выдать. Пока, вроде, конспирация соблюдена. В любом случае, надо быть начеку, думал он, поднимаясь по мраморной лестнице. Конечно, посол Гусейнали-бей не посчитался бы ни с чем. Никакие былые заслуги не помогут. В глазах главы миссии он предстанет вероломцем, вероотступником, предателем.

Он прилег, уставившись в лепной потолок, и воображению рисовалась морская пучина… которая может стать его могилой… Да и сам Гусейнали-бей не избежит кары грозного шаха, ведь каков посол, допустивший в рядах своей миссии измену, государственному