Так, наверное, было у тех, кто полюбил, а тут – война или катастрофа. Всё настроенное на счастье и долгую жизнь распускается бутоном. Но вдруг – взрыв, и нет ничего – дым, потом воронка. А тот, кто жив, помимо своей воли и сознания продолжает жить, видя то, чего нет и быть не может.

Лицо Алёши с опустошённым и мокрым взглядом, моё подавленное и упрямое, тупое в своей правоте и не понимающее последствий. Ведь это не кто-то. А я всё взорвала. Всё испортила своим маленьким умишкой, зашоренным традиционной моралью, кондовыми идеями и ненатуральным благородством. Потому что мне не хотелось к маме тогда. Но унаследованное мною от неё чувство долга, гипертрофированное на генном уровне, толкнуло меня в разлуку, как со скалы.

Но я и пострадала за это. Потому что не знала ещё тогда, что у человека обязательств перед собственной любовью больше, чем перед другими людьми. Ведь чувство направляет нас именно к тем, к кому решил Бог. К тому, к кому лежит душа, должно быть приложено тело. Всё остальное – ненормально и глупо.

Самоубийство любви ещё больший грех, чем убийство собственного тела.

Алёша, обняв меня за плечи, через весь центр мегаполиса вёл и вёл меня всю ночь до общежития студентов высшей комсомольской школы. Мы поцеловались на крыльце. Я пошла собирать вещи, а он – за папиной машиной. Настал день отлёта домой.

Мы молчали и по дороге в аэропорт. Причём я перепутала название и сказала, что рейс из Внуково, хотя он был из Домодедова. Когда мы приехали не по адресу, почти ко времени регистрации, Алёша снова оживился:

– Видишь, Москва не хочет тебя отпускать, у тебя сейчас пропадёт билет, и ты не уедешь! – голос у него был взволнованный. Что бы он мог сделать, если б так случилось? Ничего. И на лице глаза были такими взрослыми и тоскливыми, как у дворовой собаки, которую погладили, но не позвали в дом.

Но я попросила его всё же поехать в Домодедово, вдруг успеем. И мой самолёт опоздал на час с вылетом, так что 13 апреля я улетела из своей единственной любви, вырвалась, как дура, из судьбы, чтобы буквально задыхаться ночами от желания, от тоски, от ярости на себя. Я не могла видеть свой дом. Когда я ложилась в постель, то мне казалось, что я горю в аду. Боль желания боролась с полынной горечью разочарования.

Маму, которая ни в чем не была виновата, поскольку так и не узнала ничего о моих мотивах, я тоже не могла видеть. Она была беспомощной, худенькой, но злилась на меня как-то особенно, потому что видела, что почему-то я стала враждебна к ней, молчалива, даже угрюма. Рядом со мной словно тучи клубились – свинцовые, тяжёлые, безнадёжные. Но я не рассказывала ей ни о чём.

Потрясло меня и ещё одно в истории с Алёшей, что подтвердило лишний раз, что он-то и был моей судьбой. Когда я показала фото его моей двоюродной сестре Ляле, с которой мы всегда были как родные, хоть она и была старше меня на пять лет, она схватилась за сердце и обмерла:

– Это же Серёжа Ирин из Питера! У нас с ним была такая любовь, я чуть не умерла, когда его папа помешал нам пожениться тогда, пять лет назад…

– Нет, это Алёша Ирин из Москвы. И его папа помешал пожениться и нам.

Мы переглянулись. У Алёши действительно есть брат – Сергей. И пять лет назад их семья жила в Ленинграде! Там миллионов пять-шесть народу, в Москве – и вовсе тогда было миллионов одиннадцать жителей. И мы, две сестры, влюбились в двух братьев, оба нам сделали предложение! Разве можно после этого не поверить в провидение.

От этого было ещё больней.

Но молодость брала своё. И я всё реже боролась с желанием набрать номер его телефона. И он ни разу мне не позвонил. Но я всегда ждала, что мы встретимся. Но мы не виделись и не слышались больше никогда… Будто умерли оба. И только небо общее над нами, а не одеяло, потолок, крыша – и всё, что должно быть рядом с теми, кто так любил, как мы».

Олег перестал читать. Я сидела с закрытыми глазами, и передо мной за словами вставали видения. А когда их открыла, то увидела осуждающий взгляд парня.

– Вы ещё большая предательница, чем моя Анька. Я пошёл домой – помогу ей с ребёнком.

Он встал, забрал сумку и хлопнул дверью. Такого поворота событий Ирина не ждала. Она решила, что Олег и завтра не вернётся. И решила пойти на море – посмотреть на закат, поплавать и съесть чего-нибудь в кафе на берегу.

Смена обстановки пошла ей на пользу. Море обласкало, приголубило, на песке было так хорошо подремать. И еда показалась очень вкусной. В отличие от своих подруг, которые по странному стечению обстоятельств были детьми врачей и оказались помешанными на чистоте и полезности пищи, Ирина предпочитала всему вкусность. К тому же она заметила, что врачи регулярно очерняют какой-нибудь продукт, потом его реабилитируют. А по её собственной внутренней убежденности, если чего-то захочется – нужно обязательно это съесть. Потому что Бог сделал наше тело очень сенсорным. Подсознание анализирует его наполненность необходимыми элементами и топливом. И если из-за какой-нибудь болезни этот «датчик» не засорен, то только сам человек может чувствовать, чего ему не хватает для нормального функционирования. Ну и для души.

Для души она взяла после рыбы на гриле ванильное мороженное с кусочками манго в нём. И запила всё некой смесью трав под названием «Крымский чай». Тот пах степными травами, тысячелистник был определяем особо. Она закрыла глаза и стала вспоминать, было ли у неё в книге какое-то резюме из психологии по поводу её романа с Алексеем Ириным. Вроде бы было – про то, что жизнь предлагает не меньше трёх вариантов людей с типом характера и образом жизни, подходящим ему.

Но, с другой стороны, какова в этом роль судьбы, астрологии, а какова – психологии. Может, нужно чётко определять для себя, почему именно она-то отказалась от предложения Алёши, не стала ссорить его с отцом? Боялась, что его будет напрягать моя мама, а я неизбежно буду её защищать, хоть и сама знаю, что характер у неё предвзятый и сложный. Или всё же я просто побоялась поменять страну, отказаться от уже складывающейся карьеры.

Тогда ещё не знала она, что у любого действия есть много мотивов, которые друг друга усиливают или ослабляют. Но в сумме разум перевесил чувства, можно сказать, убил их.

И тут Ирина вспомнила, что после сериала «Хиромант» залезла в интернет и с помощью лупы прочла свою ладонь. И оказалось, что по знакам на руке, чтобы жить особенно счастливо и благополучно, ей предстояло совершить дважды большое предательство. Она его не совершила с мамой, не уехала от неё, не бросила одну в старости. А второй раз? Второй раз это было, когда она не бросила кота ради американской грин-карты и работы в русском отделе Парламента США.

Странно было вспоминать об этом, глядя, как багровеют и сизовеют фигуристые облачка над стальным тихим морем, поедая мороженое.

Тогда она была вице-президентом по связям с общественностью концерна прессы. И продолжала писать в разные издания. При полумиллионном тираже главного издания меня звали всюду. Я получила эксклюзивное интервью у Бжезинского, когда он уже не был госсекретарем США, а также у нескольких сенаторов, приезжавших в страну бывшего Союза уговаривать отказаться от ядерного оружия на нашей территории. И я брала у них интервью. Но особенно интересной и судьбоносной была беседа с сенатором Толером Кренстоном. Он в своё время был единственным, кто проголосовал за то, чтобы не вступать в войну с Вьетнамом. И предрек срок поражения США и цену этой войны в политическом смысле.