рулетку, начал ставить золото и всё, всё проиграл, до последней копейки, то есть осталось всего только два гульдена на табак…»;

11 мая: «Клянусь, что употреблю все силы, чтоб приехать скорее…»;

12 мая: «Аня, милая, друг мой, жена моя, прости меня, не называй меня подлецом! Я сделал преступление, я всё проиграл, что ты мне прислала, всё, всё до последнего крейцера, вчера же получил и вчера проиграл. Аня, как я буду теперь глядеть на тебя, что скажешь ты про меня теперь! Одно и только одно ужасает меня: что ты скажешь, что подумаешь обо мне? Один твой суд мне и страшен! <…> Да что теперь оправдываться. Теперь поскорей к тебе. Присылай скорей, сию минуту денег на выезд, — хотя бы были последние. Не могу я здесь больше оставаться, не хочу здесь сидеть. <…> Ангел мой, не подумай как-нибудь, чтоб я и эти проиграл. Не оскорбляй меня уж до такой степени! Не думай обо мне так низко. Ведь и я человек!..» (282, 185–198)

На этом данный рулеточный запой кончился, и через два дня страдающий, полубольной, уставший и переполненный комплексом вины Достоевский возвратился к своей «Анечке» без гроша и с замыслами новых займов-долгов. Анна Григорьевна, конечно, была поначалу поражена, напугана, потрясена накалом болезненной страсти мужа. Одно дело, слушать его рассказы-воспоминания (да ещё, вероятно, в шутливо-ироническом тоне) о закладываемом из-за проигрыша чемодане, и совсем другое — закладывать собственное пальто или последние фамильные серьги, дабы выручить супруга из рулетенбургского плена. Вскоре в Баден-Бадене Достоевский опять проиграл 350 рублей — это, по его собственным подсчётам-признаниям, вполне хватило бы на четыре месяца обеспеченной спокойной жизни в Швейцарии. Долготерпение Анны Григорьевны, её внешне спокойная реакция были поразительны. Более того, именно Анна Григорьевна порой сама предлагала мужу съездить на рулетку, считая, что это ему необходимо, понимая, что без игры он не может существовать. Всего за годы вынужденной эмиграции Достоевский впадал в рулеточное безумие семь раз. Анна Григорьевна писала позже в «Воспоминаниях»: «Скажу про себя, что я с большим хладнокровием принимала эти “удары судьбы”, которые мы добровольно себе наносили. У меня через некоторое время после наших первоначальных потерь и волнений составилось твёрдое убеждение, что выиграть Фёдору Михайловичу не удастся, то есть, что он, может быть, и выиграет, пожалуй, и большую сумму, но что эта сумма в тот же день (и не позже завтрашнего) будет проиграна и что никакие мои мольбы, убеждения, уговаривания не идти на рулетку и не продолжать игры на мужа не подействуют.

Сначала мне представлялось странным, как это Фёдор Михайлович, с таким мужеством перенесший в своей жизни столько разнородных страданий (заключение в крепости, эшафот, ссылку, смерть любимого брата, жены), как он не имеет настолько силы воли, чтобы сдержать себя, остановиться на известной доле проигрыша, не рисковать своим последним талером. Мне казалось это даже некоторым унижением, недостойным его возвышенного характера, и мне было больно и обидно признать эту слабость в моём дорогом муже. Но скоро я поняла, что это не простая “слабость воли”, а всепоглощающая человека страсть, нечто стихийное, против чего даже твёрдый характер бороться не может. С этим надо было примириться, смотреть на увлечение игрой как на болезнь, против которой не имеется средств. Единственный способ борьбы — это бегство. Бежать же из Бадена мы не могли до получения значительной суммы из России.

Должна отдать себе справедливость: я никогда не упрекала мужа за проигрыш, никогда не ссорилась с ним по этому поводу (муж очень ценил это свойство моего характера) и без ропота отдавала ему наши последние деньги, зная, что мои вещи, не выкупленные в срок, наверно пропадут (что и случилось), и испытывая неприятности от хозяйки и мелких кредиторов.

Но мне было до глубины души больно видеть, как страдал сам Фёдор Михайлович: он возвращался с рулетки (меня с собой он никогда не брал, находя, что молодой порядочной женщине не место в игорной зале) бледный, измождённый, едва держась на ногах, просил у меня денег (он все деньги отдавал мне), уходил и через полчаса возвращался ещё более расстроенный, за деньгами, и это до тех пор, пока не проиграет всё, что у нас имеется.

Когда идти на рулетку было не с чем и неоткуда было достать денег, Фёдор Михайлович бывал так удручён, что начинал рыдать, становился предо мною на колени, умолял меня простить его за то, что мучает меня своими поступками, приходил в крайнее отчаяние. И мне стоило многих усилий, убеждений, уговоров, чтобы успокоить его, представить наше положение не столь безнадежным, придумать исход, обратить его внимание и мысли на что-либо иное…» [Достоевская, с. 183–184]

Наконец однажды, весной 1871 г. чудо свершилось. Достоевский, проигравшись в Висбадене в пух и прах, в очередной раз прислал покаянное письмо (16 /28/ апр.): «Теперь, Аня, верь мне иль не верь, но я клянусь тебе, что я не имел намерения играть! Чтоб ты поверила мне, я тебе признаюсь во всём: когда я просил у тебя телеграммой 30 талеров, а не 25, то я хотел на 5 талеров ещё рискнуть, но и то не наверно. Я рассчитывал, что если останутся деньги, то я всё равно привезу их с собой. <…> прийдя в воксал, я стал у стола и начал мысленно ставить: угадаю иль нет? Что же, Аня? Раз десять сряду угадал, даже zero [ноль] угадал. Я был так поражен, что я стал играть и в 5 минут выиграл 18 талеров. Тут, Аня, я себя не вспомнил: думаю про себя — выеду с последним поездом, выжду ночь в Франкфурте, но ведь хоть что-нибудь домой привезу! За эти 30 талеров, которыми я ограбил тебя, мне так стыдно было! Веришь ли, ангел мой, что я весь год мечтал, что куплю тебе серёжки, которые я до сих пор не возвратил тебе. Ты для меня всё свое заложила в эти 4 года и скиталась за мною в тоске по родине! Аня, Аня, вспомни тоже, что я не подлец, а только страстный игрок.

(Но вот что вспомни ещё, Аня, что теперь эта фантазия кончена навсегда. Я и прежде писал тебе, что кончена навсегда, но я никогда не ощущал в себе того чувства, с которым теперь пишу. О, теперь я развязался с этим сном и благословил бы Бога, что так это устроилось, хотя и с такой бедой, если бы не страх за тебя в эту минуту. Аня, если ты зла на меня, то вспомни, что я выстрадал теперь и