— Дракон, Цербер… — младший унтер Рейгель, как всегда, был резок в суждениях. — Обычный Держиморда. Только что из Пажеского корпуса, вот и выслуживается, проявляет рвение.

— Я слышал, что он из Николаевского, — заметил Ремизов.

— Тем более. Значит, лучший из лучших. И здесь хочет быть таким же.

— Не получится. Здесь все лучшие из лучших.

— Ну да. Особенно ты.

— Кроме шуток, господа. К чему нам все эти экзерсисы? Марш-броски, стрельбы, десантирования… Мы гвардия или нет?

— Видишь ли, Костя, — Чарушников не желал открывать глаза ни в какую, — мы — гвардия боевая. А в современной войне на конях да с пиками наперевес в атаку не очень-то поскачешь.

Второй эскадрон лейб-гвардии Ее Величества уланского полка традиционно, еще в конце мая переведенный из Санкт-Петербурга в летние лагеря под Гатчину, отдыхал после изнуряющего марш-броска. И уж традиционным этот марш-бросок назвать было нельзя. Не привыкли бравые гвардейцы, предвкушавшие приятное времяпровождение на лоне природы, к такому вот экстриму. А все новый младший офицер, только что прибывший в полк.

Уланы, навьюченные по полной выкладке, сбрасывали жирок ударными темпами и глухо роптали. Ладно бы хоть гоняли одних лишь гвардейцев из простолюдинов — этим сам бог велел. Но юный корнет, несомненно метящий если не в Бонапарты, то в графы Суворовы-Рымникские определенно, не щадил и «белую кость» — своих собратьев по дворянскому сословию. Несколько гвардейцев, отдыхавшие отдельно от остальных — выходцев из крестьян, горожан, купеческого сословия, студенчества, относились к элите эскадрона. Дворяне из пусть не знаменитых, но старинных родов, польский шляхтич и два остзейских барона сдружились с самого поступления в гвардию и на остальных смотрели свысока. И уж их-то командир эскадрона штаб-ротмистр Обручев напрягать точно не стал бы. Но вот незадача: убыл Викентий Владимирович в отпуск на родину по семейным делам. Не то помер кто-то из его родни, не то тяжко заболел… А поручику Констанди дела не было до забав юного Ганнибала — он, пользуясь каждым удобным моментом, штудировал науки, поскольку по достижении должного чина намерен был поступить в Академию Генштаба. И уж совсем сквозь пальцы глядели на чудачества корнета старшие офицеры, справедливо полагавшие, что молодость — болезнь, которая лечению не поддается, но сама собой с возрастом проходит. Перебесится и остынет, а погонять немного засидевшихся за зиму «нижних чинов» полезно, как на это ни посмотри.

— Но нам это к чему? Кто последние полсотни лет посылал гвардию в бой? Напомните мне, господа, такую войну, где не хватило бы одних армейских?

— Если не ошибаюсь, в Южнокитайском конфликте гвардия участвовала, — заметил стройный, как девушка, Пршевицкий-Ганевич, брезгливо пытавшийся выковырнуть прутиком из глубокого протектора ботинка нечто малоаппетитное: незадолго до привала эскадрон пересек выгон, густо «заминированный» сытыми чухонскими коровами.

— Ха! Нашел что вспомнить! Там участвовала гвардейская а-ви-а-ция! — по складам выговорил Ремизов. — И заруби себе на носу, поклонник Мицкевича, — всего два полка. Не из столичных притом.

— Ну, мы тоже имеем некоторое отношение к воздуху…

— Угу. Тоже летаем, но низэнько-низэнько, — саркастически вставил Рейгель. — Как говорит наш фельдфебель Панасюк.

— И все равно, — никак не мог согласиться унтер-офицер. — Я понимаю строевые упражнения, выездку, прочее… Это наш хлеб, так сказать. Но к чему мне ковыряться в моторе броневездехода? На это есть техники.

— И в бою ты тоже будешь ждать техника?

— В каком бою? О чем я тут талдычу битый час?…

— Подъем! — донеслось до спорщиков, и они нехотя начали вставать, отряхивать камуфляж и разбирать составленные в пирамиду автоматические карабины, беззлобно переругиваясь и толкаясь, будто мальчишки. Кто-то сцепил карабины Пршевицкого и Рейгеля антабками, и теперь они безуспешно пытались отделить один от другого, понося последними словами младшего унтера Никольского. Этот великий мастер на подобные шуточки теперь скалил зубы вне сферы досягаемости их кулаков и давал «дельные» советы вроде того, что одному следует закинуть свой карабин за правое плечо, а второму — за левое и так, в виде сиамских близнецов, следовать до лагеря.

— Эскадрон, стро-о-ойся в колонну! — пробежал мимо них корнет, подтянутый и свежий, как всегда, будто только что вместе со всеми не отмахал пару десятков верст, но заметил непорядок и вернулся. — Вот так это нужно делать. — Несколькими точными движениями он расцепил карабины и поочередно вручил хозяевам. — Как вы умудрились зацепиться? Это же суметь нужно… Придется в лагере потренироваться составлению оружия в пирамиду. В строй, в строй…

И легкой серной унесся дальше.

— Дошутился? — с упреком в голосе спросил Никольского Пршевицкий-Ганевич и повесил оружие на плечо. — Вот не было печали, теперь железяки эти тренироваться составлять.

Проклиная на чем свет стоит корнета Бежецкого, гвардейцы поплелись к уже построившемуся в походную колонну эскадрону…

* * *

— К вам можно, корнет?

Не дожидаясь ответа, на пороге Сашиной «кельи» вырос он — краса и гордость лейб-гвардии уланского полка поручик Вельяминов собственной персоной.

— Да-да, — запоздало ответил Бежецкий, следя с тщательно скрываемой завистью (ему этому никогда не научиться!), как князь небрежно стягивает с аристократически изящных рук лайковые перчатки, непринужденным жестом смахивает с продавленного кресла воображаемую пылинку и наконец усаживается, небрежно закинув ногу за ногу.

С Дмитрием Аполлинарьевьичем, а попросту — с «нашим князем Митей», Александр познакомился буквально через пару дней после своего зачисления в полк. Поручик Вельяминов, закончивший то же самое Николаевское училище несколькими годами раньше — увы, однокашниками они не были, — подвизался таким же младшим офицером, только не во втором, как корнет, а в первом «привилегированном» эскадроне. И судя по всему, совсем не рвался делать карьеру, равно как не манкировал повседневными обязанностями.

Отпрыск некогда влиятельного, но и теперь не лишенного благожелательности Государя рода, он был истинной душой компании, заводилой всяческих приключений и организатором холостяцких пирушек, не опускаясь при этом ниже определенного предела, им же самим и отмеренного. Сашу он заметил сразу, благодаря служебному рвению последнего, более подходящему для выходца из низов, чем для «белой кости». Выделил и отметил, поскольку сам с некоторым презрением относился к великосветским шалопаям, мнящим военную службу неким мимолетным эпизодом своей пресыщенной удовольствиями жизни. А дружба их началась вовсе не с достопамятной вечеринки в честь поступления молодого офицера в полк. А несколькими днями раньше, когда поручик, ведущий своих подопечных на строевые занятия, нос к носу столкнулся с перемазанным грязью (лето выдалось сырым, и низменная местность никак не хотела высыхать) незнакомцем в съехавшей набок каске, командовавшим несколькими десятками таких же грязных, но вдобавок еще тихо матерящихся про себя солдат. А вечером того же дня Вельяминов резко оборвал на полуслове князя Лордкипанидзе, принявшегося за бильярдом в свойственной ему пошловатой манере, в красках расписывать ту же картину…