И расставались Саша и Настя на излете лета, словно навек — столько слез было пролито девушкой. Да и суровый ее кавалер все больше поглядывал куда-то вверх, а глаза у него подозрительно блестели. И не верилось, что встреча ждет их уже совсем скоро — не успеет Нева подернуться льдом, а ее гранитные набережные — укрыться снежком…

Недели не прошло с расставания, а на почту, доселе почитаемую «новым Бонапартом» чем-то ненужным, Бежецкий зачастил с регулярностью метронома по три раза в день. Те депеши, что он относил туда — не доверять же любопытным полковым писарям, настолько виртуозно, по слухам, владеющим техникой перлюстрации, что и комар носа не подточит, — никто и никогда не видел. А вот ответные — сослуживцы несколько раз завозили ему с оказией. И потом клялись и божились в узком кругу, что письма те в изящных конвертиках, подписанных легкой, по всему видно, девичьей рукой, пахли фиалками.

— Даю голову на отсечение, — с треском загоняя шар в лузу, вещал князь Лордкипанидзе партнерам по игре и окружавшим бильярд зрителям, — что стоит нам вернуться в Петербург — и юный корнет тут же зашлет сватов в некий дом на Мойке.

— Ха! — Поручик Переславцев отложил мелок и вытер пальцы салфеткой. — Не отказался бы я попасть в их число!

— Он не отказался бы! — горячился пламенный грузин и, отклячив поджарый зад, обтянутый щегольски ушитыми форменными рейтузами (не дурак был сын гор покрасоваться своей атлетической фигурой), мастерски расправился со вторым шаром. — Я сам не отказался бы! Представляете…

— Да, это было бы здорово, — положив подбородок на руки, скрещенные на спинке стула, оседланного кавалерийским манером, протянул штаб-ротмистр Баргузин, слывший романтиком и сентименталом и, по слухам, втихомолку строчивший рассказы, отсылаемые, под псевдонимом, естественно, в столичные журналы. — Давненько я не гулял на свадьбе…

— Что ты понимаешь в свадьбах, Гриша? — Князь позорно «профукал» верный шар и в сердцах плюнул, уступая очередь Переславцеву. — Разве у вас здесь свадьбы? Это поминки, а не свадьбы, генацвале! Вот у нас, в Тифлисе!.. О-ла-ла-о-ла!.. — затянул он гортанную песню, намереваясь пройтись по бильярдной в зажигательном горском танце.

— Увы, боюсь, не получится у нас погулять на свадьбе юного графа, — подал голос князь Вельяминов, доселе в разговоре не участвовавший, поелику с головой был погружен в разгадывание крестословицы[6]

из свежего номера «Смехача». — Так что, Гоги, прекрати мне мешать и займись бильярдом. Поручик сейчас оставит тебя без штанов.

— Меня? Без штанов? — взъярился грузин, бросая яростный взгляд на зеленое сукно, где действительно оставалось всего четыре шара, к одному из которых, довольно неуклюже, примерялся Переславцев, но тут до него дошел смысл слов приятеля. — Почему?

— Потому что до жалованья еще как до твоих гор пешком, причем известным аллюром, в кармане у тебя ни гроша, — хладнокровно сообщил Дмитрий Аполлинарьевич, аккуратно заполняя серебряным карандашиком очередную строчку. — А в долг тебе никто не даст. Я в том числе. Сколько ты мне должен? Полторы сотни? Две?

— Триста пятьдесят, — смутился Лордкипанидзе, запуская пятерню в пышную вороную шевелюру. — Но сейчас я не об этом…

— А я об этом, — окончательно вогнал поручика в краску «наш князюшка».

— Действительно, почему? — поддержал Георгия Автандиловича Баргузин. — По всему судя, молодые люди любят друг друга…

— Согласно уложению почившего в бозе Алексея Николаевича, батюшки здравствующего императора нашего Петра Алексеевича, — скучным голосом начал Дмитрий, — от одна тысяча девятьсот тридцать шестого года, как вам известно, восстановившего многое из почитавшегося старомодным и устаревшим…

— Не тяните кота за хвост, сударь, — оторвались от шахматной доски ротмистр Селянинов и поручик Деаренгольц, казавшиеся увлеченными игрой, но на самом деле прислушивавшиеся к разговору. — Любите вы подпустить канцелярщины, право слово!

— Можно и покороче. — Князь вписал еще одно слово, теперь по вертикали. — Даже если любезный наш отрок решится представить свою пассию офицерскому собранию…

— Заставим! — Лордкипанидзе царственным жестом отстранил промахнувшегося Переславцева от стола и принялся кружить вокруг зеленого поля, будто коршун, выбирающий добычу.

— И даже если командир наш, Павел Петрович Робужинский, не откажется дать на бракосочетание это свое согласие, — кротко продолжал Дмитрий Аполлинарьевич, задумчиво постукивая карандашом по журнальной странице, — боюсь, что Сашеньке придется подождать несколько лет.

— Двадцатипятилетия? — хлопнул в ладоши Даренгольц. — Тут ты попал пальцем в небо, Митя! Конечно же, в этих старых бумагах все такое прописано, но на деле… Это все-таки устарело, ваша светлость, давно уже устарело.

— Совершенно верно, — поддержал его ротмистр. — Да чего далеко ходить? Не далее, чем два месяца тому, один корнет из кавалергардского — фамилия его вам, господа, ровно ничего не скажет, обвенчался с урожденной княжной Великолукской. И отроку сему, — Селянинов поднял вверх прокуренный до желтизны палец, — на Пасху едва стукнул двадцать первый годик. А наш-то Сашенька постарше… Хотя и не намного, — самокритично добавил офицер, вновь возвращаясь к доске.

— Вот видите? — ободренный поддержкой Даренгольц просиял. — Говорю же я вам: устарело все это…

— Обычаи, скрепляющие устои Империи, не могут устареть, — сухо обронил Вельяминов. — Однако я имел в виду не возраст Бежецкого. Большинство из здесь присутствующих, — обвел он взглядом офицеров, — старые холостяки. Но вот Ивану Федоровичу, — кивнул он Селянинову, — должно быть хорошо известно, что для женитьбы до достижения чина штаб-ротмистра… у нас, в гвардии поручика… необходимо разрешение военного министерства. Либо высочайшее соизволение. Как там фамилия вашего корнета, Иван Федорович? Не жмитесь, сударь: вы тут не на базарной площади — дальше этих стен ничего не выйдет. Будьте уверены.

— Шаховской, — неохотно буркнул ротмистр, уткнувшись в доску, а все остальные задвигались, зашумели: кто же не знал, что Евдокия Павловна Шаховская была фрейлиной и наперсницей самой Марии Антоновны![7]

— Но это ничего не меняет…

Увы, все знали, что меняет — еще как меняет…

— И причина всего этого прозрачна, как стекло. Жалованье, презренный металл, дабы мог молодой офицер достойно содержать семью, не позоря при этом гвардию.

— Бежецкие — старинный род, — подал кто-то голос.

— Но при этом, — парировал Вельяминов, — небогатый. Не Орловы, Долгорукие или те же Шаховские.

— Собрать деньги по подписке! — брякнул, не подумав, Лордкипанидзе.

— И сколько лично вы, князь, намерены вложить? — ехидно прищурился «наш князюшка». — Да и в любом случае, Саша не возьмет.