Она случайно на какое-то мгновение поймала взгляд молодого шляхтича, впервые оказавшегося у них в доме. Как там представлял его осточертевший супруг? Пан, бежавший от казаков и татар, желающий поступить на службу к польному[7] гетману Литовскому, князю Янушу Радзивиллу… Имя его называл… вот только какое, дай Езус памяти… Кажется, что-то похожее на живот. Может, Пузановский? Или Пузинский? Нет, не то… Брюховецкий! Точно, Иван Брюховецкий. Ну, что он смотрит так странно, будто жалеет ее? Неужели дошли слухи, как обращается пан подстароста с законною супругою? О Езус, стыд-то какой!

– А когда злодей Хмель попадет к нам в руки!.. – пьяно хохоча, воскликнул Чаплинский. – О, что мы с ним сделаем!

Его слова будто прорвали плотину. Со всех концов стола посыпались описания пыток, которым надо подвергнуть предводителя подлых хлопов и самозванца. Редкие и робкие голоса менее пьяных гостей: «На бога[8], не нужно, здесь же присутствует пани Чаплинская!» тонули в общем возбужденном гвалте.

– Осмелюсь заметить, панове, что для этого нужно сперва победить Хмельницкого. А потом пленить его. Что сделать не так-то просто! – вдруг сильным, звучным голосом произнес Брюховецкий, каким-то чудом перекрыв общий гомон. – Надо отдать ему должное, это отменный полководец и храбрый человек.

На пару секунд наступила тишина. Потом Чаплинский ехидно спросил:

– Уж не собирается ли пан равнять шляхту с этим выродком? Может, он еще назовет Хмельницкого благородным человеком?

Грянул хохот.

– Да, назову! – воскликнул Брюховецкий, гордо вскинув голову. На его лице не было даже тени робости, оно дышало спокойным достоинством и уверенностью в своей правоте. – Потому что имел возможность убедиться в его благородстве на личном примере!

– Расскажите, пане! – внезапно вскричала Елена, не удержавшись. Она в следующий миг испугалась своего порыва, но быстро убедилась, что он пришелся кстати, опередив гневную реакцию многих гостей. Галантность, впитанная каждым шляхтичем с молоком матери, не позволяла устроить скандал в присутствии дамы. Поэтому, хотя присутствующие буквально прожигали смельчака негодующе-презрительными взглядами (на что он, впрочем, не обращал никакого внимания) и недовольно ворчали, этим дело и ограничилось.

– Желание пресветлой пани – закон! – учтиво склонил голову Брюховецкий, и Елена вдруг почувствовала, как теплая волна прошла по сердцу. Матка Бозка, ну почему пан Данило совершенно не похож на этого человека – храброго и воспитанного? – Я, изволите знать, имел небольшой родовой маеток вблизи Львова. Увы, о нем теперь приходится говорить в прошедшем времени: его дочиста разграбили и сожгли татары Тугай-бея. Многих моих верных людей посекли саблями, меня же, несмотря на отчаянное сопротивление, все же одолели, связали и на аркане притащили к самому мурзе.

– Да чтобы земля под ними разверзлась, под нечестивцами гололобыми! – рявкнул кто-то из гостей. Остальные сочувственно зашумели. Описание беды, пережитой Брюховецким, невольно смягчило их гнев. Ну, ляпнул человек глупость, выпив лишку, с кем не случалось того греха…

– Продолжайте пане, прошу! – дрогнувшим голосом произнесла Елена.

– Я мысленно был готов к самому худшему. Увы, надеяться на то, что меня отпустят за выкуп, не приходилось. Хотя бы по той простой причине, что у меня нет богатой родни и друзей. Значит, меня ждала дорога в Крым, на невольничий рынок. Однако действительность превзошла самые худшие мои ожидания… – Брюховецкий сделал паузу, глотнул вина, освежая пересохшее от волнения горло.

Гости затаили дыхание.

– Ну же, пане! Что было потом? – нетерпеливо воскликнул кто-то.

– А потом Тугай-бей объявил мне, что отныне моим хозяином и полновластным властителем будет Хмельницкий, его союзник и побратим. И меня отвели в шатер к самозваному гетману! – продолжил рассказ молодой шляхтич.

Раздался общий потрясенный вздох.

– К этому дьяблову отродью?! – проскрежетал зубами Чаплинский.

– И как же пану удалось бежать?! Каким чудом он спасся?! – послышались голоса.

– Мне не пришлось бежать, панове! Хмельницкий даровал мне свободу.

Все дружно ахнули, уставившись на Брюховецкого, точно на привидение. Чаплинский инстинктивно отшатнулся, чуть не свалившись со стульчика.

– Да, панове! Не нужно на меня так смотреть, я в здравом уме, хвала Матке Бозке. Он так и сказал: сейчас пану дадут охранную грамоту, и он может идти куда угодно, на все четыре стороны. Я, не веря своим ушам, переспросил: безо всяких условий, без выкупа? И Хмельницкий ответил: да, безо всяких условий. Не скрою, я был потрясен до глубины души. Мне казалось, что это все происходит во сне. И тогда я сказал, что, если бы кто-то раньше попытался меня уверить, будто предводитель мятежников и подлых хлопов способен на такое благородство, я рассмеялся бы в лицо этому человеку! Вот тут Хмельницкий гневно нахмурился…

– О Езус! – не выдержав, Елена прижала ладони к щекам. Уж она-то хорошо знала, что Богдан, обычно спокойный и вежливый, страшен в гневе, если его разозлить по-настоящему.

– На бога, светлая пани, не нужно так волноваться! – улыбнулся Брюховецкий. – Все обошлось. Он всего лишь сказал мне: не подлых хлопов, а оскорбленных и униженных людей. Таких же людей, с такой же душой, как благородная шляхта!

Вот тут-то грянула настоящая буря. Пьяные паны, забыв о присутствии хозяйки, возбужденно зашумели, потрясая кулаками. Кто-то ударил по столешнице, да так, что подпрыгнула и жалобно зазвенела посуда.

– Хлопы – такие же люди?! Ишь чего выдумал!

– Подлый зрадник[9] совсем свихнулся!

– Правду говорили, что никакой не шляхтич он! Быдло!

– Да чтобы этому Хмелю…

– Шкуру сдерем с собаки! Заживо!

– И пан не плюнул в лицо этому самозванцу за такое оскорбление? Не высказал ему все, что про него думал? – перекрыл общий гвалт побагровевший Чаплинский.

Брюховецкий, спокойно выждав, пока наступит хоть какая-то тишина, ответил – вежливо, но с различимым лязгом в голосе:

– Плевать, проше пана, есть показатель невоспитанности и дурных манер, а я, хвала Езусу, все-таки шляхтич с кости и крови. Кроме того, Хмельницкий во многом прав. Ведь все люди – дети Божьи, созданные по Его образу и подобию…

Договорить ему не дали.

– Трус! – возопил Чаплинский, брызгая слюной. – Не шляхтич, а жалкий слизняк!

Возбужденный гомон, вспыхнувший снова, почти сразу же прекратился, наступила тишина – нехорошая, зловещая. До одурманенных винными парами гостей дошло, что были произнесены слова, вслед за которыми должны зазвенеть сабли и пролиться кровь.

Лицо Брюховецкого будто окаменело, только с большой силой пульсировала набухшая жилка на виске.

– Гостю негоже вызывать на поединок хозяина, даже такого грубого, как пан подстароста чигиринский, – четко, размеренно произнес он, уставившись прямо в глаза Чаплинскому взглядом, полным ледяного презрения. – К тому же я не хочу делать прекрасную пани вдовой, – последовал учтивый кивок в сторону Елены.

«Я буду