– Поэтому, если пан Данило возьмет обратно свои слова и извинится, я забуду оскорбление, нанесенное моему гонору. В противном случае… – рука Брюховецкого легла на эфес сабли.

Глава 4

Тадеуш, тяжело дыша, поднялся и отряхнул снег с одежды, затем подобрал нож (пока еще затупленный), который отлетел в сторону.

– Як бога кохам, пан Анджей мстит мне за поражение на саблях! – В глазах поляка блестели озорные огоньки, совершенно не соответствующие его нарочито обиженному тону. – Ну, сколько можно валять своего первого помощника, как мальчишку какого-то? Перед подчиненными неловко…

– Пока пан Тадеуш не научится действовать так, как я ему много раз показывал и объяснял! Ну-ка, в исходную позицию! – мой суровый голос разительно не соответствовал озорной улыбке.

– Слушаюсь, пане первый советник! Ничего, завтра утром у нас снова будет урок фехтования…

* * *

– Он его покалечит, Матка Бозка! – ахнула Агнешка, прижав ладони к щекам. – Бросает, как тюк какой-то! Тадику же больно!

– Что поделать, такова служба… – с притворным сочувствием вздохнула Анжела. – Проше пани, мне даже странно, что приходится объяснять столь элементарные вещи!

* * *

Лоб Чаплинского покрылся крупными каплями пота, и отнюдь не от одной лишь духоты. До пьяного хозяина постепенно дошло, что он натворил.

– Итак? – слегка повысил голос Брюховецкий, подавшись вперед.

– О, пан разумен, как я погляжу! – внезапно воскликнула Елена, рассмеявшись и вложив в этот смех точно отмеренную порцию яда. – Он уже готов идти на попятную! Он уже сожалеет о своих словах, случайно вырвавшихся, и готов простить оскорбление, лишь бы сохранить внешнее достоинство. Скорее всего, до него дошли сведения, сколь храбр мой супруг и искусен в обращении с саблею…

– На бога, что такое говорит пани! – шляхтич усилием воли заставил себя произнести эти слова вежливо и спокойно. Но его глаза метали молнии, а лицо потемнело от прихлынувшей крови.

Елена торопливо, не давая никому вставить ни слова в разговор, продолжила:

– Ах, разве пан не знает этой истории? Так я сейчас расскажу! Пан Данило еще до смуты послал вызов Хмельницкому. Да-да, тому самому, благородством и храбростью которого пан только что так восторгался. Это был огромный риск, Матка Бозка, какой ужасный риск! Ведь Хмельницкий, хоть и немолод, очень силен, а что он вытворял с саблей – словами не описать! Один из лучших фехтовальщиков всей Речи Посполитой! Другой бы на месте пана Данила струсил бы, решил, что жизнь дороже урона чести шляхетской, но пан подстароста чигиринский был не из таких! Ведь правда же? – она перевела на мужа взгляд, полный трепетной любви и обожания.

– Почему же пан ничего нам не рассказывал раньше? – ахнул кто-то из гостей.

– Мой супруг скромен и не любит говорить о своих подвигах… – потупилась Елена.

Чаплинский издал какой-то неразборчивый горловой звук.

– Поединок был долгим и упорным. В конце концов пан Данило изловчился и рубанул Хмельницкого по голове! Того спасла лишь шапка, отделался раною. Пан подстароста не стал добивать упавшего, проявив благородство, присущее шляхте. Вот так-то! – Елена, вскинув голову, смотрела на Брюховецкого со снисходительно-торжествующим вызовом.

«Ну давай же, давай! Ты ведь уже готов, прямо закипаешь…»

– Пани полагает, что я буду испуган этим рассказом?! – в голосе молодого шляхтича зазвенел металл.

– Ах, ни в коем разе! Просто разумная осторожность – добродетель всякого почтенного мужа. К чему рисковать единственной жизнью, когда можно просто сделать вид, что ничего не слышал…

«Горячий, благородный, наивный… Так бы и влюбилась! Прости, Матка Бозка!»

– Э-э-э… Я готов принести извинения пану! – через силу выдавил Чаплинский, на которого жалко было смотреть: так нелепо и позорно он выглядел. – Вино бросилось в голову… Не подумал…

– Вот о чем я и говорила! Мой супруг не только храбр, он благороден и великодушен! – голос Елены можно было намазывать на ломти хлеба вместо масла или меда. – Пану дается возможность с достоинством выйти из трудного положения и избежать опасности.

«Ну, если ты и сейчас промолчишь…»

– Тысяча дьяблов! – взревел Брюховецкий, вскочив на ноги. – Избежать опасности?! Беру пышное панство в свидетели, что я был оскорблен паном подстаростой чигиринским и требую сатисфакции! Немедленно!

– Панове, панове… – растерянно забормотал один немолодой гость. – В столь тяжкую минуту, когда Отчизна проливает кровь и слезы… Одумайтесь!

– Если пан будет настаивать на вызове, ему придется забыть о службе польному гетману! – поддержал его сосед.

– Это отчего же, посмею спросить? – заносчиво воскликнул Брюховецкий.

– Князь Радзивилл строг в вопросах шляхетского гонора, но в военное время не жалует поединки!

– Совершенно верно! – послышались голоса. – Он тогда не примет пана к себе!

Брюховецкий на долю секунды замялся, и сердце Елены словно провалилось в ледяную полынью. Неужели пойдет на попятную?!

– Так что решит пан? Прислушается он к голосу благоразумия? – спросила она, многозначительно уставившись на молодого шляхтича. – А то, чего доброго, как бы не пришлось ему проситься на службу к тому же Хмельницкому! Ха-ха-ха! – женщина звонко рассмеялась, добавив едва различимую толику издевательской иронии.

Грянул общий громовой хохот. Лицо Брюховецкого пошло пятнами, рука стиснула эфес.

– Сатисфакции! – решительно повторил он, глядя прямо в глаза перепуганному Чаплинскому. – Тотчас же!

Бывший пан подстароста чигиринский затравленно огляделся по сторонам, будто ожидал помощи от гостей. Но они лишь смущенно кряхтели и отводили взгляд. С одной стороны, и впрямь негоже гостю ссориться с хозяином, тем паче вызывать на поединок, но оскорбление-то было, как ни крути! Все слышали, полна комната свидетелей. Не скверная шутка, которую можно было бы пустить мимо ушей, а именно оскорбление, и очень грубое. Пусть и нанесенное спьяну. Ни один уважающий себя шляхтич не стерпел бы такого урона гонору своему. А уж принимать извинения или не принимать – то его дело и право. Требует поединка – никто не смеет мешать.

Кто-то с укором смотрел на Елену: зачем только влезла! Промолчала бы – может, удалось бы уладить вопрос миром. Так нет же, понадобилось восхвалять отвагу мужа и его фехтовальное искусство. Неужели и впрямь думала, что Брюховецкий оробеет? Ох, не зря говорят про женщин: волос долог, да ум короток! Пыталась примирить, а лишь масла в огонь плеснула.

Чаплинский медленно повернулся к жене. Его глаза источали лютую ненависть вперемешку с каким-то благоговейным страхом.

– Дьяволица… – чуть слышно прошипел он.

– Пане Данило, остается лишь принять вызов этого не в меру горячего шляхтича… – вздохнула Елена, пожимая плечиками. – Езус свидетель: и я, и все пышное панство, – она широким взмахом руки обвела присутствующих, – пытались отговорить его из жалости к молодым годам и перенесенным бедам. Но пан Брюховецкий