А сообщив про то, надобно упомянуть о своем участии в боях в Москве и расстреле юнкерами батальона солдат пред воротами Арсенала. И про то, что в Арсенале — куда ему указывали — никаких сокровищ не сыскалось.

Всего-то не написать. Да и не надобно всего-то...

И Мишель изложил лишь факты.

Что по поручению Предреввоенсовета Троцкого вел поиск пропавших драгоценностей дома Романовых. Что благодаря случаю на Сухаревской толкучке словил фартового, сбывавшего драгоценности, кои были похищены у убитого ювелира Густава Фридбаха. Да через него вышел на известного громилу Федьку Сыча, у которого при аресте были изъяты принадлежавшие Романовым драгоценности в количестве восьми изделий, сданных позже по описи.

А боле писать было нечего, так как ниточка на том оборвалась... Все, кто мог хоть что-то знать о судьбе царских сокровищ, ныне стали недостижимы — Густава Фридбаха, ювелира, от коего те драгоценности пошли, со всем его семейством прибил душегуб Федька по кличке Сыч. А чего тот ему перед смертью сказал — то не известно, так как Федьку, который собирался порезать Христофоровича, шарахнул по темечку засланный на Хитровку под видом фартового Митяй. Да так от души — что тот тут же и преставился! Ювелир Осип Карлович, что мог что-то знать, ныне где-нибудь за границей хоронится. Комендант Кремля, коему надлежало принять груз, исчез в неизвестном направлении — да и принял ли его? Солдат и офицеров, перевозивших ящики в Кремль, разметало войной да, верно, всех поубивало.

Вот и все...

Да и из бывших его работников, что царские сокровища искали, никого уже не осталось. Сашка — того Федька на Сухаревской толкучке зарезал, Митяй, Лек-сей Шмаков и остальные — все в Красную Армию подались с беляками воевать. Старый сыщик Валериан Христофорович в милицию пристроился, дабы учить молодую поросль азам криминалистики.

Один Мишель остался, да и то раненый.

Вот и все — сокровища царские, за вычетом малой части, не нашлись, людей, кои ими промышляли, — всех повыбило да поразбросало.

На чем можно ставить жирную точку...

Мишель макнул перо в чернила, снова, чертыхнувшись, обтер его тряпицей, дабы снять сор, вновь макнул — да поставил под своим рапортом точку!

Поставил точку да пошел сдавать выданный ему Троцким мандат и наган. Да только как пришел — тут же и нарвался на скандал!

— Что же это вы, товарищ?! — грозно спросил какой-то матрос в распахнутом бушлате, тельнике и с «маузером» на боку. — Вам советская власть поручила, можно сказать, ответственное дело, а вы тут, будто какой вредоносный элемент, саботаж разводите? Нехорошо выходит!

— Я был ранен, — пояснил Мишель. — Более полугода валялся по госпиталям.

— Ну и что, что ранены?.. Ведь не убиты? — резонно возразил тот. — Ныне ранами никого не удивить! Теперь каждый, кто не убит — тот али ранен, али в тифу, али с голодухи попух! Здоровых еще поискать!.. Так что вы, товарищ, оружием, вверенным вам революцией, зазря не разбрасывайтесь, а берегите для грядущих классовых битв!

— А что же вы мне прикажете теперь делать? — спросил, использовав привычный, как теперь говорят — старорежимный, словесный оборот, Мишель.

Но матрос его не понял, вернее, понял буквально.

— Я вам, товарищ, приказывать не могу! Вам мандат товарищ Троцкий подписывал — вот к нему вы теперь и ступайте, может, он вас куда-нибудь пристроит.

Слово это — «пристроит» — Мишелю не понравилось. Будто он о месте хлопочет да о пайке... Вот уж нет — никогда никого и ни о чем не просил и впредь не намерен!.. Но мандат, верно, нужно было кому-то сдать. И оружие тоже. Мишель пошел было к Троцкому. Но пробиться к нему оказалось не так-то просто. Новые правители уже успели обрасти вкруг себя чиновниками, которые перегораживали своими телами ход в высокие кабинеты.

— По какому вопросу товарищ? Ежели относительно формировки частей, то это в семнадцатый кабинет к товарищу Смургису, а ежели у вас претензии по снабжению, то вам в совпродтылобеспечение.

— Нет, мне лично к Троцкому.

— Троцкий, товарищ... Как вас, простите?..

— Фирфанцев.

— Так вот, товарищ Фирфанцев, Троцкий теперь очень занят принятием важных государственных решений.

И ведь не пустили бы, кабы Мишель не догадался мандат им сунуть, где черным по белому было написано что: «Сей мандат выдан товарищу Фирфанцеву Мишелю Алексеевичу в том, что он назначен Реввоенсоветом для исполнения возложенной на него особой миссии...» И что: «Неисполнение его распоряжений, равно как скрытый саботаж, будут приравнены к контрреволюционной деятельности и преследоваться по всей строгости революционной законности, вплоть до исключительной меры социального воздействия».

И подпись:

«Предреввоенсовета Л. Д. Троцкий».

А что это за особая миссия, про то в мандате ни слова! Может, он снабжением всей Красной Армии заведует, а может, шьет товарищу Троцкому новый костюм, что еще и хуже. Теперь не разберешься — после греха не оберешься.

— Как о вас доложить?

— Фирфанцев. Мишель Фирфанцев... Если он сразу не вспомнит, вы ему скажите, что мы с ним вместе в Крестах сидели.

Странный господин.

Но Троцкий его вспомнил. Не соседа по камере, а то поручение, которое дал ему!

— Ну что — сыскали царские сокровища? — с порога спросил он.

— Никак нет, — покачал головой Мишель.

И коротко, но внятно доложил результаты проведенного им расследования. Коих на самом деле не было...

Троцкий его долго не слушал и вопросов не задавал, может, потому, что в дверь к нему ломились другие посетители. Пора революционного романтизма прошла, теперь недавние бунтари, получившие в управление шестую часть мира, еле успевали разгребать дела.

— Вот что, ступайте-ка вы к Сталину — есть у нас такой веселый грузин, — сказал Троцкий, быстро нацарапав записку. — Скажите ему, пусть он вас куда-нибудь пристроит.

Ну вот, опять это слово!

— Меня не требуется никуда пристраивать, — возмутился Мишель. — Я уж как-нибудь сам.

— Сами?.. Сами вы либо с голода богу душу отдадите, либо к белым подадитесь, — резонно возразил Троцкий. — Ныне тех, кто сам по себе, нет, все или с нами или с ними — против нас. Без середки! Так что идите и выполняйте порученную вам работу.

И в голосе Троцкого прозвучал металл.

Мишель, хоть того не желал, повернулся на каблуках и вышел из кабинета.

«А ведь, коли сильно упрямиться, так могут и к стенке поставить! — подумал он, вспомнив подвалы Чека и то, как приглушенно звучали винтовочные залпы из расстрельной комнаты. — Запросто...»

Товарищ Сталин верно был грузином, усатым, с изъеденным оспой лицом. Доступ к нему был почти свободным, кабинет махоньким и захламленным, из чего Мишель заключил, что он мало что из себя здесь представляет, хоть впоследствии оказалось, что он заведует всеми национальными вопросами в Советской республике.