— Я не знаю, винил ли его кто-нибудь или нет. Но похоже, что Изабель была очень сильной женщиной, иначе она бы просто не выдержала поглощенности Бакстера работой.

— И натурщицей.

— Да, — улыбнувшись, признала Эйвери. — Хотя мне иногда кажется, что он видел в ней лишь цвета, оттенки и светотень.

Маркус поспешно сжал зубы, чтобы сдержать ответ, вертевшийся у него на кончике языка. Не стоит говорить Эйвери, что Бакстер Каллен видел в той девушке куда больше, чем просто цвета и светотень.

В конце концов, речь ведь шла о его собственной прабабушке.

Маркус заставил себя перевести разговор с девушки на картине. Увидев картину не в дедушкиной гостиной, а в совершенно чужом доме, Маркус расчувствовался, а ведь его никогда нельзя было упрекнуть в излишней сентиментальности.

— Она всегда меня вдохновляла, — заметила Эйвери.

— Рисовать обнаженную натуру?

— Я говорю не только про работу, но и про жизнь. Она помогает мне искать прекрасное во всем, не обращая внимания на обстоятельства.

— Просто не верится, что тебе нужно специально искать прекрасное, разве тебя окружает что-нибудь иное? — Маркус наконец-то оторвался от картины и посмотрел на Эйвери.

— Ты бы наверняка удивился, если бы узнал о том, что в действительности меня окружает и чего от меня ждут.

Маркус понял, что за этими словами скрыта настоящая боль, но не может же жизнь в таком роскошном месте оказаться слишком тяжелой? Тут он услышал, как где-то в отдалении бьют часы. Похоже, уже поздно. И как бы ему ни хотелось продолжить так удачно начатое наступление, он понимал, что в глубине души она еще так же не готова заключить с ним сделку, как и большинство людей, впервые вынужденных столкнуться с аукционом.

— Думаю, мне пора. Спасибо, что показала мне картину.

— Не за что. Давай я тебя провожу.

Маркус послушно пошел вслед за Эйвери вниз по лестнице, прошел через выложенное черно-белой плиткой фойе и у самой двери обернулся и протянул руку удивленной Эйвери.

Я не собираюсь сдаваться, — предупредил он, улыбаясь.

— Сдаваться? — переспросила она, пожимая протянутую руку.

— Да, я еще обязательно добьюсь того, чтобы ты продала отцовскую коллекцию.

И не надейся, — рассмеялась Эйвери.

— Обычно я всегда получаю то, что хочу, — протянул Маркус, неторопливо оглядывая ее лицо, а потом опуская взгляд ниже, к бьющейся на ее шее жилке.

Под этим взглядом Эйвери слегка покраснела и чуть сжала пальцы, а потом поспешила высвободить руку.

— Видимо, тебе пора узнать, что такое разочарование.

— А по-твоему, я не знаю, что это такое? Эйвери опять покраснела:

— Не мне об этом судить.

— Разочарований на мою долю хватило, но они помогли мне научиться добиваться того, чего я действительно хочу от жизни.

— И больше всего от жизни ты хочешь получить коллекцию Каллена для своего аукциона?

— Сейчас эта коллекция возглавляет список моих желаний. Но у меня много и других желаний.

— Как интересно, — протянула Эйвери, отступая на шаг, как будто это могло помочь ей справиться с любопытством. — Возможно, сегодня за ужином ты мог бы объяснить мне, зачем тебе так сильно понадобилась коллекция моего отца? Здесь ужинают в восемь.

Маркус почувствовал, как его буквально распирает от удовлетворения. Такое впечатление, что он отнял конфетку у ребенка. От категорического «нет» она уже дошла до легкого любопытства. Первый шаг сделан.

— Я бы с удовольствием продолжил наш разговор за ужином, но не здесь. Могу ли я пригласить тебя в ресторан? Мне еще нужно зарегистрироваться в отеле, а потом, — Маркус взглянул на часы, — я вернусь за тобой через два часа. Подходит?

Сперва Маркусу показалось, что она откажется, но Эйвери все же улыбнулась и кивнула:

— Я уже давно никуда не ходила, так что буду рада составить тебе компанию. Значит, в семь?

— Договорились.

Шагая к машине, Маркус изо всех сил старался сохранять достойный вид, а не прыгать и кричать от радости. Каждое слово, каждая секунда приближали его к успеху. Он уже практически видел себя совладельцем аукциона.

Закрыв за Маркусом дверь, Эйвери устало к ней прислонилась. Просто не верится, что она сама пригласила его на ужин! Под прямым взглядом его невозможно-зеленых глаз она чувствовала себя жутко неуютно, и это уже не говоря о том, что он вообще сюда пришел, чтобы уговорить ее продать отцовскую коллекцию.

Но ведь от того, что она проведет еще несколько часов в его обществе, никому хуже не станет?

Два часа. У нее еще есть два часа, чтобы привести себя в порядок до такой степени, чтобы не стыдно было показаться на людях. Эйвери мысленно перебрала все свои наряды, большинство вечерних платьев осталось в Лос-Анджелесе, но и здесь найдется пара достойных вариантов.

Эйвери вздохнула. Ну и кого она пытается обмануть? Ведь он ее пригласил не потому, что она ему приглянулась, а потому, что он хотел заработать процент от продажи отцовской коллекции. Черт, даже при одной мысли об этом в груди болезненно чувствуется пустота потери.

Она ни за что не расстанется с коллекцией, но это не помешает ей развлечься в обществе Маркуса Прайса. Оказалось, что он действительно неплохо разбирается в искусстве, а его реакция на «Очаровательную даму» разбудила в Эйвери любопытство. Эта картина явно произвела на него огромное впечатление. Бакстер Каллен был одним из выдающихся американских художников начала XX века, так что Маркус вполне мог изучать его в колледже, но Эйвери все же чувствовала — за этим стоит что-то еще.

И вдруг она поняла, что Маркус смотрел на эту картину с такой же жадностью, как и на саму Эйвери в саду. Как будто он решил присвоить себе одну конкретную вещь или, в ее случае, человека.

А потом она почувствовала, как по всему ее телу пробежала дрожь, вот только эта дрожь уже не имела никакого отношения ни к страху, ни к любопытству, а лишь свидетельствовала о том, что ее женские инстинкты реагировали на того, кого можно было без зазрения совести назвать доминантным самцом. Ее уже очень давно ни к кому так не тянуло, и это одновременно и пугало, и волновало. А ведь Эйвери уже так долго не позволяла себе ничего чувствовать. После внезапной болезни отца — он все девять месяцев скрывал, что болен раком, так что для нее болезнь стала полной неожиданностью, — и его смерти, Эйвери заперла все свои чувства на замок. А до этого тратила все время и силы на то, чтобы скрасить последние месяцы жизни отца.

Но ее больной отец уже никого и ничего не узнавал, а те люди, которых она называла друзьями, оказались обычными подхалимами, заинтересованными лишь в том, чтобы пользоваться ее влиянием в своих целях, быстро ее оставили, даже не попытавшись поддержать в трудную минуту. Все, кроме Маки, ее единственной настоящей подруги, вот только находясь за океаном, она мало чем могла помочь Эйвери.