«Эх, Иноземцев, Иноземцев, надо до конца дело делать, недотепа».

Теперь уйти от него будет задачей не столь безнадежно невыполнимой.

Так и осталась Ульяна в полусогнутом состоянии стоять у кровати, с прикованными запястьями к деревянной колонне. За окном сооружали решетку из прутьев чуть ли не в палец толщиной, дверь ходила ходуном — видимо, замки вешали, засовы всяческие.

Всю ночь она простояла в попытке высвободить хоть одно запястье. Только к утру смогла расшатать замок, тот, что не был запечатан свинцом, и правая рука оказалась на свободе. Левое запястье, увы, доктор постарался стянуть очень плотно. До крови Ульяна стерла кожу, но ничегошеньки ей сделать не удалось, не преуспела ни на йоту.

«Придется дерево пилить. Только вот чем? Ножом? Выну нож — отберет тотчас же. Эх, был хороший напильничек, теперь его нет…»

И снова расплакалась. А потом утерла слезы и, топнув ногой, закричала:

— Эй, вы меня что, голодной держать будете? Я есть хочу!

Но хоть под дверью явно ее сторожили, никто на призыв не ответил.

К полудню явился санитар, прикатил столик с завтраком. Парное молоко, булочки, варенье в вазочке. Ульяна чуть слюной не подавилась, уже и голова от голода кружиться начала. Ведь со вчерашнего дня даже стакана воды не видела. Но подлый человек в белой больничной форме оставил столик посреди комнаты и вышел, ни слова не сказав.

Девушка подождала минуту, десять, когда он вернется, чтобы исправить оплошность, ведь, поди, не заметил, что пленница была прикована и до еды не дотягивалась. Но спустя даже целый час никто так и не вернулся, и она поняла, что это новая издевка, которую придумал Иван Несторович, чтобы усугубить страдания несчастной.

А столик Ульяне ну никак было не достать. Она уж и рукой, и ногой пыталась дотянуться: каких-то двух-трех пядей не хватало. Со слезами бросила это занятие и стала во весь голос браниться, потом, устав, присела на голые доски кровати и попыталась уснуть.

К ночи дверь снова заскрипела множеством разнообразных неведомых внешних замков, через порог ступила грозная фигура Иноземцева. Он чуть коснулся пальцем края столика с остывшим и заветрившимся завтраком, тот на колесиках медленно подкатил к коленям пленницы.

— Ману такой растяпа, — промолвил он. — Но они боятся вас — вы же сумасшедшая, потому близко не подходят.

Потом он вынул из кармана небольшой бутылек с трубками и каким-то механизмом, Ульяна тотчас же узнала в нем пульверизатор, купленный ею в штате Огайо. Преспокойно Иван Несторович опрыскал еду на столике.

— Что это? — одними губами спросила Ульяна.

— Мышьяк.

— Боже! Зачем?

— Долго думал, что мне с вами делать, Ульяна Владимировна, какую вы пользу могли бы человечеству принести, и решил, что буду медицинские эксперименты на вас ставить. И наблюдать. Как вы давеча в Петербурге наблюдали за мной, когда луноверином травили-с[9].

И, развернувшись, направился к двери.

— Вы кушайте, доза не смертельная, — проговорил он на прощание. — От голода вы скорее умрете, чем от яда. А тот, быть может, еще вам службу сослужит. Небольшие дозы, принимаемые ежедневно, говорят, против мышьяковистой кислоты иммунитет даруют. Кроме того, он полезен при малокровии, невралгии. А вы вон ведь какая бледная стали, осунулись за эти два дня. Но ежели вдруг почувствуете все признаки развивающейся у себя холеры: сильные желудочные колики, рвоту с кровью, судороги, затрудненное дыхание, то сообщите мне или санитарам, которых я нанял, дабы за вами приглядывали. Мы уменьшим дозу.

Вот ведь какой негодяй, подумала Ульяна, оставшись одна. И со злости пнула столик ногой. Голодом заморить задумал. Надо выбираться, божечки мой, надо выбираться без малейшего отлагательства.

Наутро санитары явились в сопровождении доктора. Прибрались и открыли окно. Тотчас же Ульяна услышала голоса внизу и поспешила подняться, сколь наручники позволяли. Потянулась изо всех сил, аж на цыпочки привстала, поглядеть, что за шум такой, верно, ведь снова какие-то дьявольские приготовления. И не ошиблась. Прямо под балконом несколько землекопов рыли яму — прямоугольную яму, похожую на могилу. Рядом огромный надгробный камень лежал боком, а к нему неровно сколоченный ящик, подозрительно напоминавший гроб, пристроили.

В недоумении она взглянула на доктора.

Тот милостиво ответил на немой вопрос:

— Ну а что мне с вами прикажете делать, коль вдруг окочуриться изволите? Вот и местечко есть. Обещаю долго не мучить — как только замечу, что вы от мышьяка или с голоду не жилец, сразу и зарою. Живьем. Как вы однажды чуть не зарыли меня в проклятой Бюловке своей[10]. Ваш револьвер, что вы на подвязке под юбкой прячете, разрешаю с собой взять. Пустите себе пулю в лоб, ежели духа хватит.

Потерянная Ульяна опустила голову. Ни на гнев, ни на мольбу сил на сей раз не осталось. Совесть вдруг стала шевелиться и расти в размерах, угрюмо рычать, подниматься с колен. Глядь, а это уже не уютная кошка клубком лежит, а страшный, лохматый медведь.

А ведь прав был доктор, может, и заслуживает она теперь чудовищной смерти, ведь какие гадости себе на забаву творила.

Да, загоняла, было дело, доктора в петлю, да, толкала в могилу, да, сама лопатой работала — комья земли швыряя в лицо. Да, безжалостно травила ядом, да и гиену свою натравливала[11].

Присела Ульяна на край кровати, ужаснувшаяся от воспоминаний, пригорюнилась.

Но вдруг надежда спастись вновь ожила — санитар перед сном забыл окно запереть. Мгновенно в голове созрел план — да еще какой! Ведь и вправду, револьверчик у нее имелся под юбкой, шестью пулями заряженный. Один выстрел в цепь на руке, остальные пять в прутья на окне, небольшой лаз смастерить — дело четверти часа, благо сильной девушкой была мадемуазель Бюлов.

За́мок спал сном беспробудным. За дверью почивал один из сторожей, он мог проснуться от шума и, войдя в комнату, конечно же, помешать побегу. Но Ульяне было не до выбора, не до тщетных ожиданий, еще день, и она от жажды-голода помрет, и чего доброго Иноземцев ее похоронить велит под балконом.

Вынула оружие, прицелилась, выстрелила — да здравствует свобода. Кинулась к окну, распахнула ставни и в перекрестия прутьев принялась палить — одну за другой все пули выпустила и четыре перекладины пробила. Потом уперлась руками в откос, а стопами — в решетки и выгнула их, открыв пространство размером с хорошую тыкву. Оглянулась на дверь — никто, что ли, ничего не слышал? Странно даже. От страха и нетерпения казалось, когда спусковой крючок нажимала, что каждый кирпичик усадьбы, точно царь-колокол, звенел.